 |
| Svetainės tvarkdarys |
 |
Užsiregistravo: 05 Spa 2006 01:16
Pranešimai: 27103
Miestas: Ignalina
|
4. Литовцы и финны в Северной Руси
Источник - Г.В. Вернадский. Древняя Русь.
http://www.spsl.nsc.ru/history/vernad/vol1/vgv1.htm
VI. Хазаро-булгарский период (650-737 гг.)
http://www.spsl.nsc.ru/history/vernad/vol1/vgv162.htm
http://www.spsl.nsc.ru/history/vernad/v ... v162para04
В предыдущем рассказе мы уделяли главное внимание судьбам Южной Руси. В какой-то степени нас вынудил к такому подходу тот факт, что как в византийских, так и восточных источниках слишком мало сведений о Северной Руси. Однако, даже безотносительно к различию в объеме информации, касающейся юга или севера, политическая важность событий в причерноморских степях склоняет исследователя русской истории отдать предпочтение югу - в определенной мере и до определенного периода. Несомненно, что анты были наиболее сильным из проторусских племен, и столь же несомненно, что они были тесно связаны с причерноморскими землями, как экономически, так и политически. С другой стороны, однако, мы не должны забывать, что некоторые из славянских племен в раннюю эпоху стали продвигаться на север; к примеру, миграция склавен (словене) в район озера Ильмень может быть датирована концом четвертого века [117]. С возрастанием товарооборота в Прибалтийском регионе в седьмом и восьмом веках - в районе, эксплуатировавшемся скандинавами, - и с усилением влияния торговой империи поволжских булгар, [118] северные русские племена оказались на пересечении важных торговых путей.
В своем продвижении к озеру Ильмень славяне вклинились между некоторыми литовскими и финскими племенами [119]. Достигнув истоков Волги, а затем продолжая экспансию Верхневолжья в главном восточном направлении, славяне вступили в более тесные отношения с различными финскими племенами. Чтобы получить определенное представление об обстоятельствах этой ранней славянской экспансии в Северной Руси, нам следует рассмотреть ее основной исторический и этнический фон, и поэтому сказать несколько слов о литовцах и финнах, которые были аборигенами в этих северных землях. В письменных источниках очень мало информации по этому предмету, и исследователь оказывается в зависимости, главным образом, от лингвистических и археологических источников, а также от данных сравнительной этнографии.
Литовский язык относится к балтийской группе индоевропейской семьи, которая ближе к славянской группе, чем к какой-либо другой, с лингвистической точки зрения [120]. Это обстоятельство упростило контакт между славянским и литовским языками в ранние периоды, но в то же время затруднило для филологов и историков возможность определить взаимодействие языков. Поскольку в литовском языке много слов, сходных со славянскими, и наоборот, схожесть во многих случаях может быть вызвана скорее общностью балто-славянских корней, чем влиянием одного языка на другой. Соглашаясь, что следует подходить к этой проблеме с большой осторожностью, надо сказать, что исследование словарного состава обоих языков обнаруживает много слов, несомненно перешедших из одного языка в другой [121].
Среди литовских слов, заимствованных русскими, первым следует упомянуть слово "янтарь". Янтарь был основным предметом прибалтийской торговли в древние времена, и он экспортировался из районов, контролировавшихся предками литовцев. Лингвистическое заимствование, в данном случае, просто отражает собой область торгового взаимодействия. Следующие русские слова, так же предположительно, заимствованы из литовского языка: ковш, кувшин, пуня, ендова. Что касается славянских слов в литовском языке, многие из них были заимствованы в период с тринадцатого по шестнадцатый век, когда Западная Русь была частью Великого княжества Литовского. Однако, некоторые из этих слов, возможно, представляют собой заимствования более ранних лет.
Мы укажем несколько слов, имеющих отношение к пище и земледелию, таких как литовское asetras, русское "осетр": ikrai, русское "икра"; bartys, русское "борть"; kasa, русское "коза". Некоторые слова, относящиеся к городской жизни и торговле, также показательны, например, литовское miestas, западно-русское "место" (город); svetlycia, русское "светлица"; miera - "мера".
Поскольку литовцы в их продвижении на север вошли в контакт с финнами (от которых позднее были частично отрезаны из-за проникновения славян), естественно, финский язык испытал значительное влияние литовского [122]. Результатом этого стало то, что многие финские слова имеют литовские корни: такие, например, как tutar ("дочь") от литовского dukter; silta ("мост") от литовского tilta; tuohi ("береста") от литовского toszis и т.д.
Взаимоотношения между литовцами и славянами и литовцами и финнами могут быть также проиллюстрированы данными археологии. В связи с этим нам следует в первую очередь рассмотреть археологические свидетельства для исследования древней литовской цивилизации, как таковой [123]. На протяжении последних нескольких десятилетий русскими и литовскими археологами проводились раскопки значительного количества курганов и городищ, датирующихся седьмым - десятым веками, на территории раннего расселения литовцев, то есть в районах Вильно, Ковно, Сувалок и в Курляндии. Древние литовские городища обычно располагались на крутых берегах рек или озер, чтобы сделать поселение недоступным для неожиданного нападения. Подступы, в случае необходимости, укреплялись земляным валом и рвом. Литовские курганы обычно очень низкие. В отдельных районах, как, например, в западной Курляндии, вовсе не было могильных холмов. Поскольку известно, что в дославянский период литовские племена распространились на восток за Смоленск вплоть до Оки, [124] некоторые из древних курганов Смоленской и Калужской областей могут рассматриваться как литовские.
С приходом славян их народ часто расселялся в городах, ранее находившихся во владении литовцев, поэтому в некоторых городищах древности более раннего слоя - литовские, а верхнего слоя - славянские. Одним из наиболее важных городищ такого типа является знаменитый Гнездовский могильник под Смоленском [125]. На этой территории насчитывается более тридцати восьми сотен курганов, большинство из них низкие, но некоторые достигают семя метров в высоту. Будучи расположенным на пересечении нескольких важных торговых путей, Гнездово, по всей вероятности, играло большую роль в развитии северо-западных земель еще в сарматский период, но большинство вещей из раскопанных к настоящему времени захоронений относятся к девятому и десятому векам. Гнездовские древности этого периода являются славянскими, скандинавскими и восточными - свидетельство того, что круг торговых связей гнездовских купцов был широк.
Группа захоронений, относящихся к седьмому и восьмому векам и обнаруженных в некоторых курганах Гнездовского могильника, представляет также большую важность, поскольку эти захоронения содержат ряд предметов того же типа, что и предметы, обнаруженные в Азовском и Северокавказском регионах. Это указывает на возможность торговых отношений между Гнездово и юго-востоком даже в тот ранний период. Возможно, рынок в Верхнем Салтове на верхнем Донце был местом встречи гнездовских купцов, с одной стороны, и аланских (асских) купцов, - с другой. Собственно литовские древности обнаружены в самых ранних курганах Гнездовского могильника, особенно в тех, что расположены на берегу реки Ольши, возле деревни Батеки; эти курганы были исследованы в 1922 г. [126]
Среди предметов, найденных в литовских курганах в Гнездово и в других местах, в первую очередь следует отметить железные серпы характерного типа с изогнутым лезвием и длинной рукояткой. Также представляют интерес железные удила, стремена, медные колокольчики и другие части упряжи; что касается медных колокольчиков, то они подобны тем, что обнаружены на территории Северного Кавказа. Оружие там представлено алебардами, копьями и мечами; из украшений следует отметить тяжелые бронзовые браслеты, крученые металлические ожерелья и кольца [127].
Судя по находкам в литовских захоронениях и городищах, можно предположить, что литовцы были воинственным народом и наездниками. Однако, поскольку большинство литовских курганов относятся к позднему периоду, а остальные не поддаются точной датировке, трудно сказать, в какое время появилась литовская конница. Что касается хозяйственной жизни, то серпы указывают на значительное развитие земледелия. Однако, поскольку большая часть территории распространения литовцев приходилась на лесную зону, и лишь небольшие участки леса могли быть расчищены в то отдаленное время, только часть населения занималась сельским хозяйством, оставив охоту и рыболовство, которые являлись основными отраслями хозяйства. Жилищами в большинстве случаев, вероятно, были бревенчатые хижины, и именно потому, что дома строились из дерева, никаких следов старых жилищ в этом районе не осталось. Судя по описанию семнадцатого века, типичный литовский дом возводился из еловых бревен; большая печь, сложенная из камней, занимала середину комнаты; дымохода не было; зимой скот держали в доме [128].
По-видимому, предки литовцев жили не деревенскими общинами, а на отдельных хуторах, так же как и в шестнадцатом-семнадцатом веках. Каждый хутор вмещал в себя большую семью, в которой совместно проживали два или три поколения, таким образом формировался маленький клан, глава которого обладал абсолютной властью над всеми его членами [129]. В случае опасности извне несколько кланов объединялись, и из таких клановых объединений, временных на первых порах, и произошли первые литовские племена.
Русская "Повесть временных лет" дает список следующих литовских племен: [130] литва (т.е. собственно литовцы), пруссы, коры, или куры (отсюда - Курляндия), зимигола, и летгола (латгалы). Поселения двух последних находились в районе Западной Двины, на северной границе распространения литовцев. Происхождение названий этих двух племен объясняются в соответствии с фактом их расселения: zemegola по-литовски означает "край (граница) земли"; latvingola (летгола) означает "край (граница) Литвы" [131]. К вышеприведенному перечню могут быть добавлены следующие названия племен: жмудь - в устье Немана, ятвяги (ятвинги) - в верхнем течении Немана и Нарева, и голядь (галинды) - на берегах средней Оки [132].
Религия древних литовцев, [133] очевидно, была очень близка религии древних славян. Они поклонялись грому и молнии, солнцу и огню. Выясняется, что Перкунас, бог грома, был главным литовским божеством (его можно сравнить со славянским Перуном). Однако, известны имена и ряда других богов, некоторые из них связаны с животными и растениями. Так, согласно более поздней Киевской летописи, князь Миндовг Литовский (тринадцатый век) даже после того, как был окрещен, "поклонялся своим [языческим] богам тайно: он [поклонялся] Нонадею, и Телявелю, и Диверкису, богу зайца и змеи" [134]. Богопочитание змей и муравьев было, по всей видимости, широко распространено среди литовцев. Очевидно были распространены колдовство, ворожба и чародейство, возможно, отчасти, под влиянием финнов. Что касается погребальных обрядов, то наиболее распространенным обычаем была кремация.
Теперь обратимся к финнам [135]. Финно-угорские народы (то есть, более точно, народы, говорящие на финно-угорских языках) могут быть разделены на две главные ветви: угорскую и финно-пермскую. Венгерский, вогульский и остякский языки относятся к угорской ветви. Финно-пермская ветвь включает в себя следующие три группы языков: 1) пермская группа, к которой относятся удмуртский (вотякский) и коми (зырянский и пермский) языки; 2) восточная финская группа, то есть марийский (черемисский) и мордовский (эрьзя и мокша) языки; 3) западная финская группа, которая состоит из следующих языков: карельский, эстонский и суоми (то есть, собственно финский).
Как мы уже видели, [136] предки финно-угорских племен в сарматский период заняли всю северную часть Руси. Можно попытаться определить южную границу их расселения по линии от Финского залива к средней Волге. К востоку от Волги пермские и угорские племена распространились далеко за Уральские горы. Следует заметить, что в пятом веке н.э. некоторые угорские племена мигрировали из Уральского района и Зауралья к северокавказским землям, где они были под контролем сначала у гуннов, а затем у хазар [137]. Это была та ветвь угров, которая позже, после распада Великой Булгарии, двинулась в южнорусские степи. Русская "Повесть временных лет" упоминает их как белых угров [138]. Они были предками мадьяр. Еще одна часть угров мигрировала в конце девятого века из Уральского региона в Венгрию. Они были известны русским как черные угры [139]. Достигнув Венгрии, они слились с белыми уграми. Та часть из них, что осталась на Урале, позднее смешалась с татарами и стала известна как башкиры.
Вогуляне и остяки, также принадлежавшие к угорской ветви финских народов, проживают сейчас в северной части бассейна Оби, за Уралом. По русским летописям вогулы известны как югра [140]. В давние времена часть их распространилась на западе Урала, в районе, где сейчас проживают зыряне (коми).
Что касается восточных финских племен, то мордва и черемисы (мари) после седьмого века признали над собой господство поволжских булгар [141]. Именно к восточной финской группе, должно быть, принадлежали древние племена меря и мурома, к настоящему времени исчезнувшие [142]. Эти племена изначально занимала Ростовский и Муромский районы, но позднее были покорены славянами и полностью русифицировались. Из западных финских племен русская первая летопись знает чудь, весь и емь, [143] из которых первые, вероятно, относились к эстонской группе.
Поскольку финны были аборигенами, а славяне - пришельцами в Северной Руси, последние подверглись значительному влияние того народа, в чью страну они пришли. В антропологическом типе северных русских наблюдаются некоторые финские черты, возникшие от смешанных браков. Вполне естественно, что многие названия местностей и рек в северной части России имеют финское происхождение. Однако, вопрос этот очень запутан, поскольку во многих случаях так называемое финское влияние в топонимике могло быть скорее отраженным, чем прямым. Как верно указывает М. Фасмер, [144] некоторые слова финского происхождения, такие как selga ("делянка"), mandera ("подпочва"), lakhta ("залив") и др. вошли в русский лексикон и, так сказать, натурализовались в очень ранний период: поэтому присутствие такого слова в названии деревни или города еще не говорит о том, что это место было основано финнами. Оно могло быть основано русскими, в чьем диалекте это слово (по происхождению финское) уже существовало.
Кроме того, нам следует принять в расчет географическое распространение самих финских диалектов. Словарь пермских и угорских диалектов вряд ли поможет нам проанализировать топонимику Верхневолжско-окского региона, поскольку он был заселен другими финскими племенами, говорившими на других диалектах. Ввиду этого мы не можем согласиться с предположением В.О. Ключевского, [145] что название реки (и города) Москва следует выводить из якобы финского слова va ("вода"). Va встречается только в зырянском диалекте, в то время как в собственно финских диалектах "вода" обозначается словом vesi [146].
Тем не менее нам следует все же подчеркнуть, что финские пережитки в топонимике Северной и Центральной России действительно многочисленны. М. Фасмеру удалось составить впечатляющий список названий местностей западнофинского происхождения на землях, составивших позднее территории Псковской, Тверской, Новгородской, Санкт-Петербургской, Олонецкой, Архангельской и Вологодской губерний [147]. Характерно, что даже название озера Ильмень (на древнерусском - Ильмер), на берегу которого был построен главный северный город средневековой Руси - Новгород, - финского происхождения (ср. эстонское название Ilmjarv: ilm - "ветер", "погода"; jarv - "озеро") [148]. Анализируя местные названия на территориях Костромской, Ярославской, Владимирской, Московской, Рязанской и Нижегородской губерний, М. Фасмер пришел к заключению, что многие из этих названий могут быть объяснены через восточнофинские диалекты, свидетельствуя таким образом о распространении на этой территории в древние времена восточнофинского племени меря (к настоящему времени исчезнувшего), которое было родственно черемисам [149].
В то время как славяне подвергались значительному финскому влиянию, сами финны также подпадали под влияние сначала иранцев, а затем - пришедших славян. Ряд слов в финно-угорских языках, обозначающих металлы, (такие, например, как медь, серебро, золото и олово), иранского происхождения [150]. Более того, много финских слов, обозначающих оружие и орудия труда (к примеру, слова, обозначающие нож, топор, меч, стрелу, молоток, лемех), пришли из иранского языка. Здесь можно упомянуть следующие финские слова, заимствованные из русского языка: [151] turku (По-русски "торг"); luokka ("дуга", произошло от русского слова "лук"); tappara ("алебарда", от русского "топор"); kloptalo (от русского "кудель"); suntio ("церковный сторож", произошло от русского "судья").
С археологической точки зрения территория распространения восточнофинских и угорских племен совпадает с более ранней культурной средой Фатьянова, Сеймы и Ананьина [152]. Бесчисленные поселения и могильники последующей эпохи - то есть раннего финно-угорского типа - трудно датировать; говоря в общем, они могут быть отнесены к периоду с шестого по девятый век [153]. Финно-угорские городища строились либо как капища, либо как крепости; независимо от их первоначального назначения большинство из них служило также центрами торговли. В основном они располагались на холмах или крутых берегах рек и были защищены земляными валами и рвами.
Финно-угорские захоронения этого периода, как правило, без курганной насыпи или с невысоким могильным холмом. Предметы обнаруженные в городищах Камского и Уральского регионов, свидетельствуют о непрерывном культурном развитии, начиная с ананьинского периода, но железо уже приходит на смену бронзе. Связующее звено между ананьинской культурой и культурой могильников того периода, о котором мы сейчас ведем речь, представлено пьяноборской культурой, [154] название которой идет от типичного могильника у Пьяного Бора на Каме (в прошлом - Сарапульского уезда Вятской губернии). Могильник седьмого-восьмого веков, так называемые "Атамановы кости", был раскопан А.А. Спицыным возле города Малмыжа в бывшей Вятской губернии [155]. Подобные же могильники исследовались на средней Волге в бывших Пензенской, Тамбовской, Рязанской и Владимирской губерниях [156]. Украшения, обнаруженные в этих захоронениях, указывают на преемственность традиции звериного стиля, а также на торговые отношения с прикаспийскими землями. Захоронения, о которых идет речь, находятся на территории распространения восточнофинских, пермских и угорских племен. Среди городищ на территории западно-финских племен особого внимания заслуживает обнаруженное около города Люцин (в бывшей Витебской губернии, сейчас в Латвии) [157]. Оно расположено на берегу озера. Погребальный ритуал люцинцев представляется похожим на ритуал народов со средней Волги, но состав и тип предметов в захоронениях ближе к литовским древностям. Что касается финно-угорских городищ, [158] то их остатки были найдены в районе верхней Волги и Оки, а также на средней Волге и к востоку от Волги на Урале. Одним из наиболее известных является городище Дьяково на берегу Москвы-реки, в 8 км ниже Москвы [159]. Городища дьяковского типа обычно маленькие. Несмотря на их защищенность земляными валами, они скорее напоминали капища, нежели крепости, и, конечно, вокруг каждого из них должно было быть поселение. В этих городищах обнаружили изобилие керамики, обтесанных камней, веретен, ножей, серпов, рыболовных крючков и наконечников стрел.
Находки показывают, что народ на этой территории занимался сельским хозяйством, а также и рыболовством и охотой. Однако, вероятно, сельское хозяйство играло второстепенную роль. Рыболовство обеспечивало пищей местное население, в то время как охота снабжала купцов мехами, которые столь высоко ценились в международной торговле тех времен; торговля мехами ставила финнов в положение партнеров, необходимых для процветания как поволжских булгар, так и хазар. Таким образом, охота и добыча меха были наиболее важными отраслями экономики финских племен на этой территории, с точки зрения общей истории. В обмен на меха финны получали от поволжских булгар и хазаров металлические орудия, оружие и украшения.
Финно-угорское жилище того времени, вероятно, представляло из себя низкую деревянную хижину, возведенную над вырытым убежищем. Крыша была односкатной, а зимой покрывалась землей, чтобы сохранить тепло внутри строения. Очаг был из грубого камня и не имел дымохода. Остатки таких строений были замечены в некоторых городищах дьяковского типа. Вотяки жили в таких же примитивных домах еще в восемнадцатом и девятнадцатом веках [160]. Мордовские амбары для сушки зерна - того же типа [161]. Судя по фрагментам ткани, обнаруженным в захоронениях, одежда финно-угров была сделана из холста или грубой шерсти. Поверх рубахи и широких штанов надевалось нечто вроде кафтана. Мужчины носили кольца на шее в качестве украшения. Женские головные уборы были сделаны очень искусно и состояли из разных лент с нашитыми на них металлическими пластинками. Женщины также носили серебряные и бронзовые подвески, серьги и пряжки [162].
Похороны состояли в погребении, и только в редких случаях замечены следы кремации. Труп завертывали в бересту. В могилу помещались горшки с пищей, и это указывало на веру в то, что жизнь продолжается после смерти и похожа на ту, что была до смерти. Существование капищ является свидетельством того, что у них был особый слой жрецов или чародеев. В русских летописях часто упоминаются финские чародеи, или волхвы [163]. Скандинавы считали их очень опасными, а их искусство восхвалялось Саксоном Грамматиком [164]. Вероятно, в главных финских лапищах практиковались человеческие жертвоприношения, и символические пережитки такой практики могут быть обнаружены в фольклоре некоторых восточнофинских племен даже сейчас [165].
Религия, которую проповедовали волхвы, видимо, близка к сибирскому шаманизму [166]. Должно быть, у них было туманное представление о Высшем Существе, которое пермяки называла Ен, черемисы - Юма, а западные финны - Юмала. Признавалось существование сонма духов низшего порядка, преимущественно злых и недоброжелательных. По поверьям такие духи могли принимать облик животных и птиц. По-видимому, многочисленные бронзовые изображения как животных, так и птиц, обнаруженные в финских захоронениях, имели магическое значение.
Примечания
[72] Gotic, р. 178; Mapp, V, 387 - 388, Н.И. Ашмарин, "Болгары и чуваши", КУО, 18 (1912).
[73] См. Гл. V, 8.
[74] G. Niederle, IV, 49.
[75] Я допускаю дискуссионность проблемы приложения к поволжским булгарам названия "черные булгары". См. Д.И. Иловайский, "Волгаре и русь на Азовском поморье", ЖМНП, 177 (1875), 368 - 378: С.A. Macartney, "On the Black Bulgars", BNJ, VIII (1931), 156 158; Markwart, p. 503; Minorsky, p. 439; Westberg, pp. 386 388.
[76] Groot, Hunnen, 1, 20.
[77] О государстве поволжских булгар см. W. Bartold, "Bulgar", EI, I, 786 791; Gotie, pp. 156 - 185; Григорьев, cc. 79 - 106; И.Н. Смирнов, "Волжские Болгары", Довнар-Запольский, I.
[78] Ibn-Fadhlan, р. 66.
[79] Cross, p. 162; Хрестоматия, I, 13; здесь опять, идентифицируя черных булгар, о которых идет речь в договоре с поволжскими булгарами, я понимаю дискуссионность этой темы. Совершенно противоположная интерпретация этой статьи договора недавно предложена Бромбергом, pp. 33 42.
[80] Macartney, p. 197
[81] Macartney, loc. cit.
[82] Minorsky. p. 163.
[83] Idem, p. 461.
[84] МСЭ, 1 ,565.
[85] Minorsky,p.461.
[86] Семенов, Словарь, II, 3657.
[87] Gotie, pp. 162 - 164; Minorsky, p. 461.
[88] См. В.Ф. Смолин. По развалинам древнего Булгара, Казань, 1926.
[89] Gotie, р. 162.
[90] Idem, р. 163.
[91] Idem, pp. 163 - 164.
[92] Minorsky, p. 163.
[93] Gotie, p. 164; Minorsky, p. 163.
[94] О финских племенах см. 4, ниже.
[95] См. 2, выше.
[96] Macartney, р. 194.
[97] Говорят, что название русского города Рязань произошло от "эрьзя".
[98] Gotie, р. 167.
[99] Idem, pp. 177 - 178.
[100] Ibn-Fadhlan, p. 76.
[101] См. Гл. III, 7.
[102] См. 5, ниже.
[103] Ibn-Fadhlan, р. 65.
[104] См. Гл. VIII, 4.
[105] Macartney, p. 193.
[106] Macartney, loc. cit.
[107] Gotie, p. 171.
[108] Cross, p. 183.
[109] Ibn-Rusta, p. 141 (в арабском тексте).
[110] Ibn-Fadhlan, р. 65.
[111] Idem, n. 8, p. 88.
[112] Idem, p. 55.
[113] Idem, p. 8, n. 88.
[114] Слово, с. 27; Мелиоранский, I, 285 - 286.
[115] См. 6, ниже.
[116] Златарский, I, 2, 795 и ниже.
[117] См. Гл. III, 6.
[118] См. 3, выше.
[119] См. Гл. Ш, 6.
[120] О древних литовцах см.: Brueckner, I, 405 - 413; Brueckner, Litwa; G. Genillis, "Baltische Volker", RL, 3, 354 - 383; Gotie, pp. 186 - 207; Mucllenhoff, pp. II - 34. Niederle, IV, 38 - 47; Vasmer, Beitraege, I; E. Вольтер, "Литовский язык" и "Литовцы" ЭС, 34, 815 - 830; Zeuss, pp. 667 - 683.
[121] A. Brueckner, Litu-Slavisch Studien (Weimar, 1877); H. Petersson, "Baltische" und Slavisches" LUA, 12 (1916); idem, "Baltische und Slavische Wortstudien", LUA, 14, 2 (1918); Wanstrat, pp. 87 - 89.
[122] Setala, p. 25.
[123] О литовской археологии см.: Gotie, pp. 186 - 191; Jakobson, "Sudostbalticum: Litauen", RL, 13, 29 - 32; Niederle, Rukovet, pp. 122 -125; 260: Ф. В. Покровский, "Курганы на границе современной Литвы и Белоруссии", ТАС, IX, 1 (1895); A.A. Спицын, "Предплогаемые литовские курганы", РАО, 8,1-2 (1896).
[124] См. Гл. III, 6.
[125] Gotie, pp. 107 - 108, 209 - 210, 234-236, 253-255; E. Клетнова, сс. 309 - 322; В.И. Сизов, "Гнездовский могильник", MAP, 28 (1902).
[126] Клетнова. сс. 311 - 312.
[127] Gotie, pp. 189 - 190.
[128] Idem, p. 197.
[129] Idem. p. 199.
[130] Барсов, cc. 38 - 44; Cross, p. 140.
[131] Барсов, с. 43.
[132] Там же, cc. 41, 43 - 44: Gotie, pp. 201 - 202.
[133] Brueekner, Litwa; A. Mirzynski, Zrodla do Mytologii Litewskiej, 2 vols. (Warsaw, 1892 - 96); (ни то, ни другое неприемлемо для меня); ср. Gotie, pp. 201 - 203.
[134] ПСРЛ, II, 188.
[135] Барсов, сс. 44 - 67; Gotie, pp. 122 - 155; J. Kalma, Die Ostseefinnischen Lehnworter in Russischen (Helsinki, 1915); H. Jakobsohn, Arier und Ugrofinnen (Gottingen, 1922); R. Meckclein, Die Finnisch-Ugrishen Elemente in Russischen (Diss. Berlin, 1913); J. Mikkola, Beriihrungen zwischen den Westfinnischen und Slavischen Sprachen (Helsinki, 1894); idem, "Die altern Beriihrungen zwischen Ostseefinnisch und Russisch", SFO, 75 (1938) (Ср. обзор этого исследования, сделанный М. Фасмером, ZSP, 15 [1938], 448 - 455). Muellenhoff, pp. 39 - 77; Niederle, IV, 28-38; U. Т. Sirclius, The Genealogy of the Finns (Helsinki, 1925); Smirnov, Populations; Tallgren, Orient; Tallgren, Provinces; Vasmer, Beitraege, 11-111; М.П. Веске, "Славянофинские культурные отношения", КУО, VIII (1890) (неприемлемо для меня). R. W. Wiklund, "Finno-Ugrier", RL, 3, 354 - 383; Zeuss, pp. 683 - 691.
[136] См. Гл. III, 6.
[137] См. Гл. IV, 7; Гл. V, 7 и 8.
[138] Vernadsky, Lebedia, pp. 182 - 185.
[139] Idem, pp. 184 - 185.
[140] Барсов, cc. 60 - 64.
[141] См. 3, выше.
[142] Барсов, cc. 51 - 56; Vasmer, Beitraege, III, 510 и ниже.
[143] Барсов, cc. 44-67, 49-51, 57-60; ср. Vasmer, Beitraege, II, passim.
[144] Vasmer, Beitraege, II, p. 365.
[145] Ключевский, I, 363.
[146] Vasmer, Beitraege, II, p. 357.
[147] Idem, pp. 365 и ниже.
[148] Idem, p. 373.
[149] Idem, III, особенно p. 579.
[150] Gotie, p. 133.
[151] Setala, p. 25.
[152] См.Гл.1, 4 и 5; и Гл. II,1.
[153] Gotie, pp. 113-114, 138 и ниже; Tallgren, Orient; Tallgren, Provinces.
[154] Спицын, Древности Камы, cc. 1 -7 и иллюстрации I - IV; Tallgren, Col. Zaus., II, 11 - 13: ср. Tallgren "Neues uber russische Archaeologic", FUF, XVII (1925), 33 - 34
[155] Спицын, Древности Камы, сс. 8 -.9 и илл. V.
[156] П.П. Ефименко, "Рязанские могильники", МЭ, III (1926); Gotie, pp. III; H. B. Ястребов, "Лядинский и Томниковский могильники", MAP, 10 (1893); ср. Fettich. pp. 190 и ниже; Tallgren, Provinces, pp. 6 и ниже.
[157] А. А.Спицыи, "Люцинский могильник", MAP, 14 (1893).
[158] Gotie, pp. 95 - 99; А. А. Спицын, "Городища Дьякова типа", ОРСА, V, (1903)
[159] В.И. Сизов, "Дьяково городище", ТАС, IX, 2.
[160] И.H. Смирнов, "Вотяки", КУО, 8, 2, (1890), 88.
[161] Там же, сс. 137 - 324.
[162] Gotie, pp. 137 - 141.
[163] См., например, Cross, p. 240.
[164] Saxo Grammaticus, p. 138.
[165] Gotie, p. 153.
[166] Idem, 154 - 155.
_________________
Tautos jėga ne jos narių vienodume, o vienybėje siekiant pagrindinio tikslo - Tautos klestėjimo.
|
|
Prisijungti
Registruotis
DUK
Ieškoti
Dalyvių sąrašas
