Дарюс Сталюнас.
Этнополитическая ситуация Северо - Западного края в оценке М. Н. Муравьева (1863 - 1865)
http://www.russianresources.lt/archive/ ... iunas.html
Политике царской власти на землях бывшего Великого княжества Литовского (ВкЛ) после восстания 1863 - 1864 гг. за последние десятилетия посвящено много монографий, исследований, отдельных статей литовских историков1. Некоторые проблемы (запрет на литовскую печать латинским алфавитом, деятельность цензуры, политика в области начального просвещения и др.) изучены достаточно полно и, казалось бы, для историков здесь не осталось работы. Однако до сих пор, по нашему мнению, ощущается нехватка таких исследований, в которых была бы синтетично представлена "национальная политика" России в этом регионе, и прежде всего - горизонты мышления русских чиновников этническими, конфессиональными и политическими категориями, место отдельных этнокультурных и этнополитических групп в политических программах, готовившихся или осуществлявшихся властями2.
Такой анализ необходим при изучении имперской национальной политики, так как ответить на вопросы, связанные с целями властей Российской империи в этом регионе, можно лишь выяснив понятия обсуждаемого периода, прежде всего связанные с народностью. Иначе говоря, только должным образом изучив концепты народности и национальной принадлежности (т. е. кто такой "поляк", "русский", "остзейский немец"), функционировавшие в официальном и публичном дискурсе России середины XIX века, возможно, опираясь на принципы историзма, ответить на вопрос, стремилась ли власть русифицировать нерусских. Поскольку таких исследований, особенно в литовской историографии, почти нет, то и не должны удивлять утверждения, время от времени появляющиеся в исторической литературе.
Казалось бы, уже на раз писали, что М. Н. Муравьев (1796 - 1866; виленский генерал-губернатор в 1863 - 1865 гг.), проводя преобразования в крае, стремился в первую очередь ослабить позиции "поляков"; кавычки означают, что
российские чиновники придавали термину "поляк" совершенно другой смысл, нежели тот, в каком термин понимается в настоящее время: обычно "поляками" назывались все лица католического вероисповедания, происходившие из этого края, за исключением крестьян. Однако в недавно появившейся статье Гядиминас Илгунас пишет, что "важнейшей целью Муравьева и его чиновников было обрусить литовцев, сделать их православными"3. Выходит, основной заботой виленского генерал-губернатора были литовцы, а не "поляки".
Политику М. Н. Муравьева на бывших землях ВкЛ можно изучать в различных аспектах. В настоящей статье внимание сосредоточено лишь на одном из них - на том, как оценивал виленский генерал-губернатор этнополитическую ситуацию в крае, каким социальным и этнокультурным группам он доверял или не доверял. Следует подчеркнуть, что, исследуя эту проблему, недостаточно анализировать одни лишь воспоминания Муравьеву, его донесения царю и другие написанные им самим документы.
Только анализируя и названные документы, и конкретные меры по "русификации края", можно реконструировать его воззрения и не поддаться созданному самим Муравьевым мифу. Необходимо отметить, что здесь с поправками и дополнениями публикуется работа, которая в первом варианте была напечатана еще в 1999 г. После ее публикации появилось несколько новых исследований обсуждаемой темы, среди которых следует выделить прежде всего статьи Михаила Долбилова.
За пределами работы остаются действительно множество интересных и требующих изучения проблем: последствия политики Муравьева для недоминирующих этнических групп Северо-Западного края, вопрос преемственности его политики, сходство и отличия между стратегиями национальной политики Муравьева и его предшественника В. И. Назимова, его место в литовском историческом самосознании и т. д.
Для Муравьева Северо-Западный край, включавший Виленскую, Ковенскую, Гродненскую, Минскую, Витебскую и Могилевскую губернии, - это русские земли (генерал-губернатор наряду с официальным тогдашним термином "Северо-Западный край" нередко использовал названия "Русско-литовский край" или "издревле русский край"4), где абсолютное большинство составляют русские (манипуляции Муравьева статистикой национальностей следует обсудить отдельно, поскольку это предмет, достойный специального исследования).
Кроме того, он подчеркивал, что исторически край - православный: "Православная вера была первою, принявшею новообращенный народ в cвои недра и господствовавшею в крае до насильного введения в оный поляками латинства по присоединении Великого Княжества Литовского к Польской короне"5.
"Мятеж", по его мнению, разгорелся из-за негодной политики власти, которая признала эти земли польскими. В этом отношении Муравьев словно создавал миф о себе как о спасителе края, сохранившем его в составе Российской империи. Этому служило довольно часто используемое в то время сравнение с Пруссией. Отвечая на вопрос шефа жандармов и начальника III отделения В. А. Долгорукова, как бы на месте России поступила Пруссия, он заметил: "Пруссия никогда бы не допустила мятежа в таком размере в своих польских провинциях […]"6.
Самое интересное здесь то, что фактически Муравьев воплотил в жизнь большинство тех предложений, которые предлагал еще В. И. Назимов (виленский генерал-губернатор в 1855 - 1863 гг.). Для убедительности Муравьев добавлял еще и геополитическую важность его работы. "Поляки", по словам виленского генерал-губернатора, "постоянно стремились отторгнуть Западный край от России, и отодвинув нас к пределам Азии, обратить, как они презрительно выражаются, в прежнюю Московию или Монголию; ибо они хорошо знают, что с лишением Западных губерний мы должны будем потерять и значение в Европе" 7.
Такие ужасающие выводы он делал не только в конфиденциальной переписке с высшими сановниками в Петербурге или Москве, но и в своих отчетах царю. Подводя итоги своей деятельности на посту виленского генерал-губернатора, он так оценил проделанную работу: "[…] с помощью русских деятелей дело присоединения этого края к России значительно подвинулось вперед"8. Российская политическая элита должна была, по сценарию Муравьева, поверить в то, что весь Западный край был обречен на отпадение от Российской империи и только самоотверженный труд виленского генерал-губернатора помог делу "присоединения этого края к России".
Какое же место в замыслах виленского генерал-губернатора отводилось различным этнокультурным и этнополитическим группам края?
В тех документах, в которых М. Н. Муравьев давал всеобъемлющую либо хоть сколько-нибудь широкую характеристику ситуации в крае и программу предлагаемых действий, перечисления ненадежных элементов разнились немногим. Обычно назывались помещики (иногда с указанием "поляков"), католическое духовенство (особая вина возлагалась на высшее духовенство), чиновники (иногда с уточнением - католики или "поляки") и в особенности шляхта9.
Виленский генерал-губернатор пытался убедить Александра II в том, что никогда нельзя будет полностью доверять "полякам", даже тогда, когда они декларируют свою лояльность10. Правда, по свидетельству одного из главных его помощников, попечителя Виленского учебного округа И. П. Корнилова, генерал-губернатор согласился с его предложением уволить всех учителей "поляков", но вместе с тем заметил, что и среди них есть надежные лица11. Это позволяет предполагать, что по меньшей мере на первых порах Муравьев не был склонен безоговорочно причислять всех поляков к категории неблагонадежных.
Члены именно этих социальных групп считались инициаторами и руководителями "мятежа". Против названных социальных групп, т. е. "поляков", и были направлены меры властей (помимо репрессий, направленных против повстанцев и сочувствующих им лиц): корректировка положений отмены крепостного права в пользу крестьян, процентный налог с доходов помещиков, налог с "поляков" в один процент от стоимости принадлежащей им недвижимости в городах, ограничения деятельности католического духовенства, замена "русскими" чиновников "поляков", запрет на обучение польскому языку в школах, запрет в так называемых великорусских губерниях принимать в учебные заведения "поляков" более 10 %, и т. п.
Несомненно, в муравьевском понятии "поляка" самыми важными компонентами были принадлежность к определенной социальной группе (преимущественно к привилегированным слоям - к дворянству, католическому духовенству) и конфессия (т. е. католичество). При этом в дефиниции "поляка" происхождение как для Муравьева, так и для большинства чиновников того времени имело не этнический, но территориальный аспект. "Лицо польского происхождения" (эта формула после восстания 1863 г. заменила термин "местного происхождения") означает, что лицо происходит из Западного края.
Виленский генерал-губернатор, как и многие другие чиновники того времени, считал их в этническом смысле русскими, лишь вследствие гнета "поляков" изменившими свою национальную принадлежность, поэтому и называл их "ренегатами"12. Из названных компонентов особенно опасным представлялось католичество, которое в этом крае "не вера, а политическая ересь"13. Насколько позволяют судить имеющиеся исследования, Муравьев, хотя и радовался массовому переходу католиков в православие в 1864 г. 14, не рассматривал всерьез возможности уничтожить в крае католичество15.
Таким образом, крестьян (в том числе и литовцев16) не следовало причислять к категории "поляков" в социальном плане, однако, с точки зрения русских чиновников, католичество, по меткому замечанию Theodore R. Weeks, делало их "потенциальными поляками"17. Это побуждает уделить особенное внимание месту крестьян в этнополитической программе Муравьева.
Крестьяне, по Муравьеву, - единственная опора России в этом крае. Он неоднократно предъявлял "доказательства", в его представлении, сознательности крестьян: они сопротивлялись "мятежу"18, начали сами формировать сельские караулы19. Обсуждая положение этого социального слоя, Муравьев часто подчеркивал, что это - русские: генерал-губернатор не был склонен признавать этнокультурного отличия белорусов (именно они в этническом плане составляли большинство крестьян в этих губерниях).
Поэтому одной из главных его забот было улучшение социальной и экономической ситуации крестьян20. Он ясно и не раз подчеркивал, что положения крестьянской реформы должны корректироваться только в так называемых западных губерниях21 (впрочем, изменения начались еще до назначения Муравьева генерал-губернатором). Иначе говоря, при своих консервативных взглядах Муравьев инструментализует "крестьянский вопрос", поскольку не может найти в этом крае иной социальной опоры. Возникает вопрос, - оценивал ли Муравьев всех крестьян Северо-Западного края одинаково?
Как известно, положения отмены крепостного права в этих губерниях применялись ко всем крестьянам одинаково, независимо от их вероисповедания, языка и др. (иначе вряд ли ее можно было бы осуществить). Однако во всех ли случаях виленский генерал-губернатор не видел этнического, языкового, конфессионального разнообразия крестьян?
Несомненно, самой надежной группой он считал крестьян православных. Иногда он вполне отчетливо указывал, что опора власти в этом крае - крестьяне православные, а не вообще все крестьяне22. Эпизод, свидетельствующий о доверии виленского генерал-губернатора в первую очередь к крестьянам православного вероисповедания, связан с подбором рядовых полицейских. Высокие должности как в полиции, так и в других учреждениях обычно занимали лица некрестьянского происхождения, а в низших чинах полиции служили чаще всего крестьяне.
В бытность Муравьева генерал-губернатором утверждено положение, в соответствии с которым рядовыми полицейскими (тысячники и пятитысячники) должны быть главным образом лица из "отставных нижних чинов, не польского происхождения, вполне благонадежных, грамотных и православного исповедания, или же из крестьян, соединяющих в себе такие же условия"23. Правда, лиц, отвечавших этим условиям, не хватало, поэтому генерал- губернатору приходилось мириться с тем, что на эти должности иногда попадали католики24. Приоритет крестьян православного вероисповедания обнаруживает и другой случай.
Виленскому генерал-губернатору трудно было найти замену "полякам" в учреждениях местной власти. Из так называемой "внутренней России" прибывало недостаточное число лиц, а в Северо-Западном крае выбирать было не из чего, так как "круг местных уроженцев православных, принадлежащих по большей части к духовному сословию, весьма ограничен, а прочие православные здешние уроженцы низших сословий не имеют права на вступление в государственную службу". Поэтому Муравьев предложил допускать к государственной службе и тех православных крестьян, которые не окончили учебных заведений, как того требует закон25.
Очевидно, в декларативных текстах Муравьев подчеркивал значение крестьян для России и, как уже отмечалось, заботился о социальном и экономическом их благополучии. Однако все это, разумеется, не означает, что крестьян уже тогда рассматривали как сознательную и самодеятельную силу. Виленский генерал-губернатор не раз признавал, что "польский гнет" оставил в крестьянах заметные следы: "польско-католическая пропаганда, которой в течении долгого времени дозволено было беспрепятственно вести свое дело, вторгнулась во все слои общества и, действуя преимущественно на класс простого народа, успела уже значительно внести в оный чуждый ему польский элемент, посредством распространения между народом польской грамотности"26.
Оценку крестьянского самосознания хорошо иллюстрирует история с журналом для народа, который должен был выходить "на русском, литовском и жмудском языках". Вначале отказались от мысли издавать журнал на литовском языке, а позднее Муравьев решил, что пока интеллектуальное развитие крестьян еще только в начальной фазе ("при самом начале его умственного развития"), поэтому народу нужны книги религиозного содержания27. Кроме того, неконтролируемые действия крестьян, даже направленные против "поляков", по мнению Муравьева, опасны.
Он, например, писал, что в Могилевской губернии "мятеж уже укрощен, но, к сожалению, почти одними крестьянами. Я пишу Яшвилю, чтобы не давать распространиться этому движению, ибо оно опасно: но и действовать против крестьян оружием - не следует; впрочем, они не делали никаких насилий. Достаточно будет словесных внушений местных высших властей; я надеюсь, что таким образом можно будет приостановить настоящий порыв крестьян; я об этом делаю распоряжение"28.
Другая группа, удостоенная доверия генерал-губернатора - старообрядцы. Этот случай отчетливо показывает, как Муравьев в зависимости от контекста и потребностей манипулировал понятиями. Если в целом он придерживался того убеждения, что важнейший критерий национальной принадлежности - вероисповедание ("православие соединено с понятием о русской народности, как, напротив того, католик и поляк составляют одно"29), то русскость применительно к старообрядцам определялась иначе, - так, что конфессия уже переставала быть важнейшим критерием. Старообрядцы, по мнению виленского генерал-губернатора, "более других сохраняют русскую народность"30.
Он даже предлагал приглашать старообрядцев из внутренних губерний, потому что "не было еще примера, чтобы старообрядец, оставив свои родные привычки, поверья, обычаи, образ жизни, слился с польским элементом"31.
Сложнее определить в этнополитической программе Муравьева место крестьян католиков. С одной стороны, он не раз подчеркивал, что даже крестьяне католики поддерживают власть32. Подобные заявления обнаруживаются и при обсуждении проблемы будущей административной принадлежности Августовской губернии. Как известно, виленскому генерал-губернатору с осени 1863 г. подчинялись четыре уезда Августовской губернии. М. Н. Муравьев неоднократно предлагал пересмотреть вопрос административной принадлежности губернии Царству Польскому, т. е. подчинить ее власти виленского генерал-губернатора, поскольку здесь "население наиболее жмудское, и, следовательно, по всей справедливости принадлежит не к Польше, а к Литовскому краю"33.
По Муравьеву, здесь население, в отличие от остальной части Царства Польского, лояльно Российской империи34. Предложение изменить административное подчинение Августовской губернии, как известно, не было реализовано. Какие аргументы перевесили, выяснить нам не удалось, однако известно, что Августовская губерния была возвращена в подчинение Царства Польского после того, как с этим согласился и сам М. Н. Муравьев35.
Некоторые конкретные эпизоды как будто подтверждают, что приведенные заявления Муравьева были искренними. Так, в конце 1864 г. попечитель Виленского учебного округа И. П. Корнилов обратился к генерал-губернатору с просьбой оставить работать в Свенцянской гимназии Овчино-Кайрука, так как он хотя и католик, но "сын простого селянина, и, по происхождению своему, представляет некоторого рода гарантию, касательно своей политической благонадежности"36. Для Муравьева такой характеристики было вполне достаточно и названное лицо было оставлено на своей должности37.
Однако, с другой стороны, католическое вероисповедание делало этих крестьян "потенциальными поляками" и потому должно было вызывать недоверие властей, в том числе и виленского генерал-губернатора: ситуация с замещением некоторых должностей демонстрирует большее доверие Муравьева к крестьянам православным. Такая амбивалентность затрудняет интерпретацию некоторых предложений Муравьева. В первую очередь необходимо обсудить введение кириллицы в литовскую письменность.
Муравьев на первых порах даже разрешил в начальных школах учить литовскому языку. В начале 1864 г. он запретил обучать крестьян польскому языку, но в "в самогитских уездах38 Ковенской губернии и в тех местах, где находится сплошное литовско-жмудское население, допускается, независимо от русского языка, обучение языку жмудскому, как местному наречию, а также и катехизису на этом языке"39.
Вскоре после этого произошло изменение политики в отношении литовцев, когда началась замена традиционного латинского алфавита русским; этот поворот связывают с прибытием нового попечителя Виленского учебного округа Ивана Корнилова и деятельностью инспектора Виленского учебного округа Василия Кулина40. Как известно, в 1864 г. Муравьев дал указание литовские буквари печатать русскими буквами, так называемой "гражданкой", позднее запретил их печатать латинским алфавитом, постепенно запрет распространялся и на другие издания, - до тех пор, когда, в конце концов, между 20 января и 25 марта 1865 г. Муравьев отдал Виленскому цензурному комитету устный приказ о запрете всех литовских изданий с традиционным алфавитом41.
Этот запрет оформил уже К. П. фон Кауфман 6 сентября 1865 г. специальным секретным циркуляром № 96 губернаторам Вильна, Гродно, Ковна, Минска, Витебска и Могилева42.
Мы не будем здесь обсуждать, означало ли введение в литовскую письменность кириллицы стремление Муравьева и других чиновников таким способом русифицировать литовцев. Необходимо лишь заметить: укоренившееся в литовском историческом самосознании и исторической литературе твердое убеждение в том, что введение кириллицы свидетельствует о стремлении власти, следовательно - и Муравьева, ассимилировать литовцев в культурном смысле, представляет собой чрезмерно упрощенную интерпретацию достаточно сложных реалий того времени43.
Другой эпизод, в котором нелегко раскрыть взгляды Муравьева на крестьян католиков, связан с замыслом учреждения высшей школы. В начале осени 1863 г. М. Н. Муравьев, видимо, рассудив, что военное решение проблем Северо-Западного края близится к быстрому завершению, вернулся к мысли своего предшественника В. И. Назимова об учреждении в крае университета после того, как здесь воцарится полный порядок. По мнению Муравьева, высказанному министру внутренних дел П. А. Валуеву, чтобы уберечь другие университеты России от негативного влияния "поляков", необходимо создать университет или лицей в Вильне или в каком-либо другом городе Северо-Западного края.
Такое заведение, по мысли генерал-губернатора, нужно и по еще одной причине. Он писал, что следует показать некоторое внимание правительства к нуждам этого края44. Кроме того, Муравьев надеялся, что дворянство будет охотно жертвовать средства университету45. Не вдаваясь в детали всех перипетий этого замысла, обратим внимание на то, как, исходя из этого проекта, можно было бы оценивать (не)благонадежность литовцев.
Осуществлением этого замысла Муравьев намеревался уберечь университеты России от мятежной молодежи: с открытием Виленского университета "лицам польского происхождения" родом из означенных шести губерний был бы закрыт доступ в русские университеты (исключение из этого правила применялось лишь к тем из них, кто жил во внутренних губерниях. Этот пункт в историографии комментировался по-разному. Александр Миловидов, собравший информацию в архиве, так этот пункт и пересказал46. Лявас Владимировас опирается на Миловидова, но с интерпретацией. По его утверждениям, этот барьер применяется к "местным жителям (официально лишь лицам польского происхождения) Северо-Западного края"47.
Эгидиюс Александравичюс, учитывая мнение Л. Владимироваса, называет прямо "жителей Литвы"48, то же самое утверждает и Антанас Рукша49. Антанас Кулакаускас указывает, что это положение применяется к местным жителям католикам так называемого Северо-Западного края50. Если вспомнить, что Муравьев учреждением Виленского университета стремился уберечь русские университеты от "польского" влияния, не остается сомнений в том, что версия Л. Владимироваса, Э. Александравичюса, А. Рукши маловероятна. Из нее вытекало бы, что для Муравьева неблагонадежны и местные белорусы (в его понимании - русские). Между тем суждение А. Кулакаускаса нельзя полностью отбросить, тем более, что на практике именно так и произошло с введенным в 1864 г. numerus clausus для "лиц польского происхождения", и только в 1872 г. министр народного просвещения Д. А. Толстой указал, что этот numerus clausus не должен применяться к литовцам51.
Полагаем, что "судьба" этнических литовцев проясняется в последнем пункте предложений генерал-губернатора, в котором пишется, что все "лица польского происхождения" при поступлении в университет вносят в качестве гарантии своей лояльности залог в 300 рублей. Очевидно, что такая сумма была по карману лишь дворянину, да и то не каждому.
Вероятно, Муравьев таким способом, помимо прочих целей, стремился также уберечь университет от мелких дворян. Именно эта часть дворянства приняла очень активное участие в последнем восстании, и для властей это не было тайной52. Не следует, кроме того, забывать, что, по новым положениям университетов Российской империи, плата за учебу не в столицах составляла 40 рублей. Вся сумма, которую должен был бы платить студент, была бы явно слишком велика для бюджета крестьянской семьи. Маловероятно, что Муравьев стремился совсем не допустить литовцев в новый университет. Полагаем поэтому, что он не причислял этнических литовцев к "лицам польского происхождения" и для них, видимо, должен был оставаться открытым путь в другие университеты России.
Для усиления русских начал в Виленском университете из других университетов ему передавались все государственные стипендии (имеются в виду стипендии, предназначенные для молодежи Северо-Западного края), за исключением имевших специальное местное назначение. Стипендиаты должны быть "русского происхождения и православной веры", а закончив университет - отслужить в крае соответствующее количество лет.
Из тех же соображений генерал-губернатор предлагал не принимать уроженцев Царства Польского ни под каким предлогом. Комментарии этого предложения Муравьева в историографии чаще всего утверждают, что этот запрет должен был применяться и к жителям литовского Занеманья53. Действительно, четыре северных уезда Августовской губернии находились в ведении виленского генерал-губернатора лишь временно, однако Муравьев, как уже было сказано, предлагал эту губернию из-за этнического состава ее населения присоединить к Литве, т. е. к Северо-Западному краю.
И, что особенно важно в этом случае, идея преобразования административных границ и предложение учредить высшую школу в Северо-Западном крае изложены в одном и том же письме министру внутренних дел54. Следовательно, надо полагать, что для литовцев Августовской губернии путь во вновь учреждаемый Виленский университет должен был быть открытым.
Из обсуждения проекта высшей школы вытекает, что в этом случае литовцы не трактовались как ненадежный элемент. С другой стороны, можно смело утверждать, что они не попадают и в список безоговорочно благонадежных (ведь стипендии предназначались только для лиц русского происхождения и православного вероисповедания). Приходится, правда, признать, что при обсуждении этого проекта меньше всего думали о позволении или запрете литовцам крестьянам получать высшее образование. Важнейшая проблема была - что делать с социальной элитой края, т. е. с "поляками".
Изложенные рассуждения показали, по отношению к каким социальным и этноконфессиональным группам Муравьев не испытывал доверия либо держался двойственной позиции (случай крестьян католиков). Также выяснилось, что, хотя крестьян православных и следует считать опорой власти в крае, скорее это лишь потенциальная сила. На что же в таком случае рассчитывал опереться и на что опирался виленский генерал-губернатор в Литве и Белоруссии?
Вероисповедание, как уже было сказано, для Муравьева являлось очень важным параметром национальности. Поэтому неудивительно, что он в своей политике в Северо-Западном крае, особенно в области просвещения, пытался опереться на православное духовенство. Именно православным священникам в первую очередь было доверено учреждение начальных школ, эта социальная группа вместе с крестьянами была в первую очередь освобождена от налога в 1 % от стоимости недвижимой собственности в городах55. Однако некоторые эпизоды позволяют предполагать, что и эта социальная группа не удостоилась безоговорочного доверия Муравьева.
В то время Синод пытался играть основную роль в начальном просвещении в масштабах всей империи, стремясь даже отодвинуть на задний план Министерство народного просвещения. Между тем руководство православной церкви Литвы и Белоруссии сами согласились быть помощниками ведомства образования.
"Остатки унии" в православной церкви были одной из самых серьезных забот Муравьева. Вместе с православным архиепископом Виленским и Литовским Иосифом и другими епископами он принял меры к тому, чтобы православные священники в том крае дома больше не говорили по-польски56. Недоверия к бывшим униатам - священникам, видимо, было и в самом деле немало, если Муравьев предлагал некоторых из них заменить священниками из великорусских губерний57.
И даже планируя учредить в Вильнюсе православную духовную академию, Муравьев стремился сохранить все под своим контролем и не позволить перехватить эту инициативу руководству православной церкви58.
Наряду с православным духовенством была еще одна социальная группа, достаточно образованная, которая как будто должна была стать помощницей М. Н. Муравьева. Это русские помещики. Однако письма и воспоминания Муравьева рисуют несколько иную картину. Он не раз жаловался, что в этом крае нельзя рассчитывать на русских помещиков, никакой поддержки от них он не дождался, а часть даже сочувствует "мятежу"59.
Такие оценки вызывают подозрение, не стремился ли Муравьев таким способом просто-напросто преувеличить значение своей деятельности, - показывая, что в Литве и Белоруссии не было преданных царю и империи подданных, которые помогли бы усмирить повстанцев, он пытался все "заслуги" присвоить себе. Эту версию не стоит полностью отбрасывать, однако некоторые его действия как будто говорят о том, что в своих оценках русских помещиков он был достаточно искренен. По меньшей мере так позволяет думать введение так называемого процентного налога.
Едва прибыв в Вильно, новый генерал-губернатор начал заботиться об обложении помещиков процентным сбором с прибыли от использования земельной собственности60. Западный комитет, решив, что помещики края провинились, если и не прямым участием в восстании, то по меньшей мере бездействием, согласился с таким предложением. Кроме того, генерал-губернатору было предоставлено право по своему усмотрению снижать налог политически благонадежным помещикам. Никакие исключения, основанные на принципах национальности или вероисповедания, не были предусмотрены. Генерал-губернатор взялся рьяно претворять замысел в жизнь61.
Не пришлось долго ждать сопротивления этим мерам, - также и со стороны русских помещиков. Уже 16 июня того же года М. Н. Муравьев жаловался министру государственных имуществ Александру Зеленому, что помещики русские не поняли истинного смысла этого налога. Налог, по его мнению, это - жертва, которая должна была помочь правительству справиться с восстанием62 .
Тем не менее долго сопротивляться давлению Муравьев не сумел; прежде всего он приказал губернаторам сообщить о благонадежных русских и остзейских немцах (чье место в этнополитической программе Муравьева обсудим ниже), которым 10-типроцентный налог уменьшался вполовину. Правда, одновременно подчеркивалось, что и среди помещиков "польского происхождения" есть преданные власти, и, наоборот, среди "лиц непольского происхождения" есть открыто или тайно поддерживающие "революционную партию"63.
В этом документе можно усмотреть нежелание генерал-губернатора русских и остзейских немцев in corpore причислить к категории надежных. Давление на Муравьева не уменьшалось и он был вынужден пояснить, что только помещики "поляки" платят этот налог как контрибуцию, другие же таким способом помогают правительству сохранить их собственное имущество. Помимо того, было позволено на худших землях снизить "помещикам из русских и остзейских уроженцев" процентный налог еще наполовину, т. е. до 2,5 (или даже до 1,5) %64.
Окончательно Муравьев был побежден в начале 1864 г., когда Западный комитет указал, что "главный начальник края" может освободить русских помещиков и других благонадежных лиц от этого налога65. С того момента русские помещики обычно освобождались от этого налога, - правда, в конкретных случаях возникали проблемы при установлении, следует ли причислять лицо к категории "русских".
Аналогичная ситуация сложилась и с налогом в 1 % от капитальной стоимости домов в городах, введенный сразу же по прибытии Муравьева в Вильно. Постоянно акцентировалось, что налог должны платить "лица польского происхождения"66, однако вначале никаких исключений не применялось.
Позже, 15 сентября 1863 г., генерал-губернатор, приказав применять эту меру и в некоторых уездных городах, подчеркнул, что налог обязаны платить лица всех сословий "за исключением крестьян и православного духовенства"67.
И в этом случае Муравьев так же вынужден был вскоре корректировать применение процентного налога. Уже 28 октября 1863 г. он указал, что налог в 1 % должны платить все, за исключением "православного духовенства, крестьян, и лиц русского, остзейского и татарского происхождения"68. Не очень ясно, для чего понадобилось отдельно назвать православное духовенство, так как оно и без того входило в группу "лиц русского происхождения"; скорее всего к двум "привилегированным группам" (православное духовенство и крестьянство) другие были приписаны, а на возникшую при этом нелогичность никто не обратил внимания.
Как показывают описанные перипетии с процентными налогами, в этнополитической программе М. Н. Муравьева оценка остзейских немцев сходна с оценкой помещиков русских. Можно перечислить немало ситуаций, подтверждающих, что остзейские немцы "заслужили" доверие Муравьева, подобное доверию к русским помещикам.
Еще до прибытия в Северо-Западный край он, обсуждая учреждение сельских караулов, высказался за то, чтобы их организовывали помещики русские и остзейские немцы из соседних губерний69. Уже занимая пост виленского генерал-губернатора, он иногда предоставлял этой этноконфессиональной группе определенного рода "привилегии".
Взгляд чиновников империи на остзейских немцев с Северо-Западном крае отражает и то, как они трактовали немецкий язык и протестантскую религию (именно эти два критерия, наряду с местом происхождения, на взгляд русского чиновника, тесно связывались с немецкостью).
Так, в середине 1864 г. попечитель Виленского учебного округа И. П. Корнилов, не посоветовавшись с генерал-губернатором, решил, что Закон Божий ученикам реформатского вероисповедания должен преподаваться на русском языке, как это делалось с учениками католиками. Поскольку все преобразования в сфере просвещения необходимо было предварительно согласовывать с генерал-губернатором, такой поступок И. П. Корнилова разгневал Муравьева и он приказал немедленно отозвать это решение70.
И все же были случаи, когда члены этой этнополитической общности казались Муравьеву еще менее надежными, чем русские помещики. Обсуждая меры по замене учителей "поляков" надежными подданными империи, Муравьев предлагал также увеличить жалованье служащим в Виленском учебном округе остзейским немцам, как, кстати говоря, и иностранцам, но - только преподающим иностранные языки, но ни в коем случае не предоставлять им стипендий, предназначенных для подготовки учителей Виленского учебного округа в Дерптском университете71.
Не рассмотренной осталась еще одна этноконфессиональная группа, которая сильно отличалась от всех остальных как в языковом, так в лингвистическом, а также в социально-экономическом отношении. Это, разумеется, евреи. "Претензии" виленского генерал-губернатора к евреям не отличались от взглядов на эту этноконфессиональную группу множества российских чиновников того времени. Евреям приписывалось двуличие; считалось, что они сейчас лояльны империи вообще лишь потому, что она сильнее, чем "мятежники"72.
Особенно ненадежным было молодое поколение евреев73.
Солидарные действия этой группы и ее стремление экономически подчинить крестьян побудили М. Н. Муравьева запретить евреям арендовать крестьянскую землю. Существовало опасение, что без такого запрета евреи укрепятся на селе и не позволят самим крестьянам развивать "промышленность и торговлю"74. Тем не менее "еврейский вопрос" как для Муравьева, так и для других русских чиновников был в сравнении с "польским вопросом" проблемой маргинального характера.
Не найдя в крае ни одной социальной группы, которая могла бы стать исполнителем его замыслов, М. Н. Муравьев вынужден был опираться на государственный аппарат, который также следовало очистить от ненадежных "лиц польского происхождения", отчего и появились надбавки к жалованью и другие льготы для "лиц русского происхождения". Именно чиновники, и в особенности прибывшие из так называемых великорусских губерний, но не местные жители, и были в Литве и Белоруссии основной опорой этнополитической программы М. Н. Муравьева.
Итак, в этой статье мы попытались выяснить, какое место в этнополитической программе М. Н. Муравьева в Северо-Западном крае отводилось различным этническим группам. Опыт анализа этого вопроса позволил выявить основные критерии, руководствуясь которыми виленский генерал-губернатор формировал свое отношение к этим группам. Главный критерий - это принадлежность определенной социальной группе.
К категории неблагонадежных причислялась социальная элита, т. е., в его понимании, "поляки" (с оговорками касательно русских и остзейских немцев), которой противопоставлялись крестьяне. Вместе с "поляками" к категории ненадежных относились и евреи. Вторым фактором было вероисповедание: католичество - враждебная Российской империи вера, православие - ее опора. В этом Муравьев был представителем традиционного мировоззрения, тем более, что образ католичества как политической религии "поляков" подкрепляло активное участие ксендзов в "мятеже".
Руководствуясь двумя этими критериями, трудно определить место в этнополитической программе Муравьева крестьян католиков, в первую очередь литовцев. Тем более, что в его программе они на самом деле не были существенной группой, определявшей, по его мнению, этнополитический характер края в настоящем или в будущем.
Анализ политической практики 1863 - 1865 гг. позволяет утверждать, что литовцы в представлении М. Н. Муравьева - одна из тех этнокультурных групп, которые в будущем должны были стать опорой российских властей в Северо-Западном крае. К этой категории следует причислить и крестьян православных, чей интеллектуальный уровень, по мнению Муравьева, в то время был еще недостаточным.
Третьим критерием, - правда, отчетливо не эксплицированным, - было местное происхождение. Учитывая два первых критерия, Муравьеву, казалось бы, следовало доверить исполнение своей этнополитической программы православному духовенству, русским помещикам и остзейским немцам. Однако поведение помещиков во время "мятежа" убедило генерал-губернатора, что доверять им нельзя; руководство своими более важными замыслами Муравьев не доверял даже православному духовенству.
Вспыхнувший "мятеж" был для него достаточным аргументом, доказывающим, что эти социальные группы, одни и сами по себе, не в состоянии образовать необходимой опоры власти в крае. В такой ситуации Муравьев в наибольшей степени доверял прибывшим из так называемых великорусских губерний чиновникам, которые должны были в точности выполнять его предписания.
1 V. Merkys, "Knygnešių laikai 1864 - 1904", Vilnius, 1994; Z. Medišauskienė, "Rusijos cenzūra Lietuvoje XIX a. viduryje", Kaunas, 1998; A. Kulakauskas, "Kova už valstiečių sielas. Caro valdžia, Lietuvos visuomene ir pradinis švietimas XIX a. viduryje", Kaunas: Vytauto Didžiojo universiteto leidykla, 2000; D. Staliūnas, "Visuomenė be universiteto? (Aukštosios mokyklos atkūrimo problema Lietuvoje: XIX a. vidurys - XX a. pradžia)", Vilnius, 2000 (Lietuvių Atgimimo istorijos studijos, t. 16) и др. К тексту
2 Эта тема стала в последнее время очень популярной в российской и западной историографии: T. R Weeks, "Nation and State in Late Imperial Russia: Nationalism and Russification on the Western Frontier 1863 - 1914", De Kalb, 1996); М. Долбилов, "Культурная идиома возрождения России как фактор имперской политики в Северо-Западном крае в 1863-1865 гг.", in: "Ab Imperio", 2001, 1 - 2, c. 227 - 268; М. Д. Долбилов, "Конструирование образов мятежа: Политика М. Н. Муравьева в Литовско-Белорусском крае в 1863 - 1865 гг. как объект историко-антропологического анализа", in: "Actio nova 2000", Москва: Глобус, 2000, с. 338 - 408 и др. К тексту
3 G. Ilgūnas, "Koriko paminklas Vilniuje: 100 metu", in: "Mokslas ir Gyvenimas", 1998, nr. 11 - 12, p. 36. К тексту
4 Конфиденциальное донесение виленского генерал-губернатора 7 марта 1864 г. начальнику III отделения, Государственный архив Российской Федерации (далее - ГАРФ), ф. 109, Секретный архив (далее - СА), оп. 2, д. 576, л. 12; "Всеподданнейший отчет графа М. Н. Муравьева по управлению Северо-Западным краем (с 1 мая 1863 г. по 17 апреля 1865 г.)", in: "Русская старина", 1902, т. 110, с. 503. К тексту
5 Отношение виленского генерал-губернатора 3 апреля 1864 г. А. П. Ахматову, Государственный исторический архив Литвы (далее ГИАЛ), ф. 439, оп. 1, д. 47. К тексту
6 Отношение виленского генерал-губернатора 18 февраля 1864 г. начальнику III отделения, ГАРФ, ф. 109, СА, оп. 2, д. 576, л. 3. К тексту
7 Отношение виленского генерал-губернатора 7 марта 1864 г. начальнику III отделения, ГАРФ, ф. 109, СА, оп. 2, д. 576, л. 9. К тексту
8 "Всеподданнейший отчет…", op. cit., с. 504. К тексту
9 Копия письма М. Н. Муравьева 26 мая 1863 г. министру внутренних дел П. А. Валуеву, ГИАЛ, ф. 439, оп. 1, д. 217, л. 12; конфиденциальное отношение виленского генерал-губернатора 7 марта 1864 г. начальнику III отделения собственной его императорского величества канцелярии и шефу жандармов, ГАРФ, ф. 109, СА, оп. 2, д. 576, л. 8 - 9; "Всеподданнейший отчет…", с. 510 и др. К тексту
10 Донесение виленского генерал-губернатора 3 ноября 1863 г. царю, ГИАЛ, ф. 378, оп. 219, д. 782, л. 5 - 6. К тексту
11 И. П. Корнилов, "Из воспоминаний о моей службе в Северо-Западном крае с 1864го по 1868-й год", Российская национальная библиотека в Санкт Петербурге, ф. 377, д. 318, л. 28. К тексту
12 См.: "Всеподданнейший отчет…", c. 497. К тексту
13 Там же, c. 503. К тексту
14 Там же. К тексту
15 М. Долбилов, "Культурная идиома…", c. 256. К тексту
16 Власти, как уже отмечалось, в сущности считали "поляками" все дворянство, говорящее по-польски, и не замечали той части дворянства Литвы, которая выражала не польское, но литовское самосознание. Осторожные версии того, что власти в определенные моменты все же замечали эту литовскость дворянства, см.: Д. Сталюнас, "Литовцы по оценкам чиновников из Вильно/Вильнюса и Санкт-Петербурга (XIX в.)", in: "Русские в Литве (1918 - 1940): Определение проблемы", Каунас: Университет Витаутас Магнус, 2001, с. 25 - 26. К тексту
17 T. R. Weeks, "Official Russia and Lithuanians, 1863-1905", in: "Lithuanian Historical Studies 5" (2001), p. 71. К тексту
18 Копия письма М. Н. Муравьева 11 июня 1863 г. П. А. Валуеву, ГИАЛ, ф. 439, оп. 1, д. 217, л. 16. К тексту
19 Копия письма М. Н. Муравьева 26 мая 1863 г. П. А. Валуеву, там же, л. 13. К тексту
20 О конкретных предложениях и работах в этой области свидетельствуют "Докладная записка М. Н. Муравьева царю о проведении крестьянской реформы в Северо-Западном крае, 1865 г.", ГИАЛ, ф. 439, оп. 1, д. 56; "Бумаги, подписанные б. Главным Начальником Северо-Западного Края Графом М. Н. Муравьевым, извлеченные из дел Виленского Губернского по крестьянским делам Присутствия", там же, д. 20; [М. Н. Муравьев], "Записка о некоторых вопросах по устройству Северо-Западнаго края, подана 14-го мая 1864 года", Сборник статей разъясняющих польское дело по отношению к Западной России, составил С. Шолкович, Вильна, 1885, с. 309 - 311 и др. К тексту
21 Конфиденциальное отношение виленского генерал-губернатора 7 марта 1864 г. начальнику III отделения собственной его императорского величества канцелярии и шефу жандармов, ГАРФ, ф. 109, СА, оп. 2, д. 576, л. 10; А. Н. Мосолов, "Виленские очерки, 1863 - 1865 гг. (Муравьевское время)", Санкт Петербург, 1898, с. 146 - 147; "Всеподданнейший отчет…", с. 497 и др. К тексту
22 Отношение виленского генерал-губернатора 18 февраля 1864 г. начальнику III отделения собственной его императорского величества канцелярии и шефу жандармов, ГАРФ, ф. 109, СА, оп. 2, д. 576, л. 5. К тексту
23 Инструкция виленского генерал-губернатора 22 февраля 1864 г., ГИАЛ, ф. 378, общий отдел (далее Оо), 1864 г., д. 13, л. 220 - 221. К тексту
24 Отношение виленского генерал-губернатора 25 июня 1864 г. виленскому губернатору, там же, л. 225. К тексту
25 Отношение виленского генерал-губернатора (день не указан) апреля 1864 г. министру внутренних дел, ГИАЛ, ф. 378, оп. 219, д. 784. К тексту
26 Копия отношения виленского генерал-губернатора 23 февраля 1864 г. попечителю Виленского учебного округа., ГИАЛ, ф. 439, оп. 1, д. 230, л. 15. К тексту
27 "Сборник Постановлений по Министерству Народного Просвещения, т. 4: Царствование императора Александра II, 1865 - 1870", Санкт Петербург, 1871, с. 162. О замысле этого журнала подробнее см.: Z. Medišauskienė, "Carinės valdžios sumanymas leisti liaudžiai skirtą zurnalą rusų ir žemaičių kalbomis XIX a. 7-ajame dešimtmetyje", in: "Lietuvių Atgimimo istorijos studijos", t. 4: Liaudis virsta tauta, Vilnius, 1993, p. 449 - 478. К тексту
28 Копия письма М. Н. Муравьева 26 мая 1863 г. П. А. Валуеву, ГИАЛ, ф. 439, оп. 1, д. 217, л. 14. К тексту
29 [М. Н. Муравьев], "[Записка] лично представлена Государю в Петербурге 5-го апреля 1865 года", in: "Сборник статей разъясняющих польское дело по отношению к Западной России", с. 319. К тексту
30 [М. Н. Муравьев], "Записка о некоторых вопросах", с. 315. К тексту
31 Отношение виленского генерал-губернатора 30 января 1864 г. министру государственных имуществ, ГИАЛ, ф. 378, Оо, 1863 г., д. 1795, л. 60 - 61. К тексту
32 Донесение виленского генерал-губернатора 3 ноября 1863 г. царю, ГИАЛ, ф. 378, оп. 219, д. 782, л. 5 - 6; "Всеподданнейший отчет…", с. 498 и др. К тексту
33 Копия отношения виленского генерал-губернатора 2 октября 1863 г. министру внутренних дел, Российский государственный исторический архив (далее - РГИА), ф. 1282, оп. 3, д. 769, л. 156. К тексту
34 "Голос минувшего", 1913, № 10, с. 190 - 191. К тексту
35 А. Н. Мосолов, "Виленские очерки…", с. 183. К тексту
36 Отношение попечителя Виленского учебного округа 7 октября 1864 г. виленскому генерал-губернатору, ГИАЛ, ф. 378, Оо, 1863 г., д. 860а, л. 173. К тексту
37 Отношение виленского генерал-губернатора 12 октября 1864 г. попечителю Виленского учебного округа, там же, л. 174. К тексту
38 М. Н. Муравьев не был последователен в употреблении этногеографических терминов. Иногда, как в этом документе, Самогития (Жмудь или Жемайтия) - это только часть Ковенской губернии; в других случаях, например, в отчете, представленном царю 14 мая 1864 г., это вся Ковенская губерния. К тексту
39 Распоряжение виленского генерал-губернатора 1 января 1864 г. губернаторам, in: "Сборник распоряжений графа Михаила Николаевича Муравьева по усмирению Польского мятежа в Северо-западных губерниях 1863 - 1864", составил Н. Цылов, Вильна, 1866, с. 154. В исторической литературе уже появились неточные цитации этого указа, ср.: A. Kulakauskas, "Kova už valstiečių sielas. ..", p. 106. К тексту
40 V. Merkys, "Knygnešių laikai", p. 34 - 36. К тексту
41 По версии М. Долбилова, Муравьев мог и не давать распоряжения окончательно запретить латинский алфавит в литовской письменности. Эта гипотеза аргументируется тем, что отсутствуют документы именно периода обсуждаемого устного распоряжения, обосновываемого более поздними документами, т. е. бумагами сменившего Муравьева на посту генерал-губернатора Константина фон Кауфмана и попечителя Виленского учебного округа И. П. Корнилова. М. Долбилов полагает, что двум этим чиновникам было удобно пользоваться именем Муравьева, так что они и могли создать версию об устном распоряжении: M. Dolbilov, "The Bureaucratic Mind as an Obstacle to Nationalism: Russification in the Northwest Region of the Russian Empire in the 1860s" (рукопись). К тексту
42 V. Merkys, "Knygnesiu laikai", p. 30 - 67. К тексту
43 Эта проблема рассмотрена в отдельной статье: D. Staliunas, "Did the Government seek to Russify Lithuanians and Poles in the Northwest Territory after the Uprising of 1863-64?", которая будет опубликована в 2003 г. в журнале "Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History". К тексту
44 Здесь Муравьев, видимо, хитрил: ему было прекрасно известно, что накануне восстания министр внутренних дел Валуев пытался найти компромисс с более умеренными лидерами дворянства Литвы. Вообще, министр внутренних дел не одобрял многих мер Муравьева. Зная об этом, виленский генерал-губернатор, видимо, пытался представить замысел высшей школы таким образом, чтобы он не противоречил этнополитической стратегии Валуева, поскольку, судя по политике Муравьева в Северо-Западном крае, не приходится сомневаться в том, что он менее всего был озабочен "вниманием к нуждам края". К тексту
45 Копия отношения виленского генерал-губернатора 2 октября 1863 г. министру внутренних дел с пометками царя, РГИА, ф. 1282, оп. 3, д. 769, л. 155-157; J. Kozlowska-Studnicka, "Wskrzeszenie Uniwersytetu Wilenskiego w wyobrazni Murawjewa-Wieszatiela (Z akt kancelarji gen.-gubernatora w Archiwum panstwowem w Wilnie)", in: "Szkola Polska", 1920, nr. 1, s. 11. К тексту
46 А. Миловидов, "Историческая справка о высших учебных заведениях, бывших и предполагавшихся к открытию в Северо-Западном крае", Вильна, 1908, c. 17. К тексту
47 L. Vladimirovas, "Mėginimai atkurti aukštąją mokyklą Vilniuje", in: "Vilniaus universiteto istorija 1803 - 1940", Vilnius, 1977, p. 135. К тексту
48 E. Aleksandravičius, "Bandymai atgaivinti universitetą Lietuvoje 1832 - 1918 m.", in: "E. Aleksandravičius, XIX amžiaus profiliai", Vilnius, 1993, p. 158. К тексту
49 A. Rukša, "Vilniaus universiteto atkūrimo klausimas", in: "Lietuvos universitetas 1579 - 1803 - 1922", red. P. Čepėnas, Chicago, 1972, p. 124. К тексту
50 A. Kulakauskas, "Vilniaus universiteto atkūrimo sumanymai", in: "Vilniaus universiteto istorija 1579 - 1994", Vilnius, 1994, p. 183. К тексту
51 Выписка из отчета министра народного просвещения царю о осмотре Виленского учебного округа осенью 1872 г., ГИАЛ, ф. 567, оп. 26, д. 49, л. 2. К тексту
52 J. Sikorska-Kuliesza, "Deklasacja drobnej szlachty na Litwie i Bialorusi w XIX wieku", Warszawa, 1995, s. 94. К тексту
53 L. Vladimirovas, "Mė ginimai atkurti…", p. 133; E. Aleksandravičius, "Bandymai atgaivinti…", p. 158; A. Kulakauskas, "Vilniaus universiteto…", p. 183. К тексту
54 Копия отношения виленского генерал-губернатора 2 октября 1863 г. министру внутренних дел, РГИА, ф. 1282, оп. 3, д. 769, л. 156. К тексту
55 Отношение виленского генерал-губернатора 15 сентября 1863 г. виленскому, минскому, ковенскому, гродненскому, витебскому и могилевскому губернаторам, ГИАЛ, ф. 378, Оо, 1863 г., д. 605, л. 71. К тексту
56 Дело "О внушении церковнослужителям употреблять в разговорах русский язык", ГИАЛ, ф. 605, оп. 8, д. 310; "Новейшие известия из Вильно", in: "Вестник Юго-западной и западной России. Историко-литературный журнал", Киев, 1864, ноябрь, год второй, том II, отдел IV, с. 280 - 281; "Предложение виленского митрополита Иосифа д. консистории", там же, с. 282 - 283; "Пастырское послание минского архиепископа Михаила к духовенству этой епархии", in: "Вестник Юго-западной и западной России. Историко-литературный журнал", Киев, 1864, январь, год второй, том III, отделение IV, c. 128 - 128; "Предложение митрополита Иосифа Литовской консистории о подвержении духовенству воспитывать своих дочерей во всем по русскому православному образованию", in: "Вестник западной России. Историко-литературный журнал", Вильна, 1865, ноябрь, год третий, том II, отделение IV, c. 49 - 50; Г. Я. Киприянович, "Жизнь Иосифа Семашки, митрополита Литовского и Виленского", Вильна, 1897, с. 422 - 423. К тексту
57 [М. Н. Муравьев], "Записка о некоторых вопросах по устройству…", с. 314; Г. Я. Киприянович, "Жизнь Иосифа Семашки…", c. 441. К тексту
58 Подробнее см.: D. Staliūnas, "Visuomenė be universiteto…", p. 88 - 93. К тексту
59 Отношения виленского генерал-губернатора 18 февраля и 7 марта 1864 г. начальнику III отделения собственной его императорского величества канцелярии и шефу жандармов, ГАРФ, ф. 109, СА, оп. 2, д. 576, л. 4, 10; Отношение виленского генерал-губернатора 30 января 1864 г. министру государственных имуществ, ГИАЛ, ф. 378, Оо, 1863 г., д. 1795, л. 60 - 61 (место, где он столь критически отзывается о русских помещиков, вычеркнуто, но само по себе появление такой оценки отражает взгляды Муравьева) и др. К тексту
60 Отношение виленского генерал-губернатора 26 мая 1863 г. министру внутренних дел, ГИАЛ, ф. 378, Оо, 1863 г., д. 615, л. 1-3. К тексту
61 Циркуляр виленского генерал-губернатора 13 июня 1863 г. виленскому, ковенскому, гродненскому, витебскому, минскому и могилевскому губернаторам, там же, л. 10. Документ опубликован: "Сборник распоряжений…", с. 294 - 296. К тексту
62 "Голос минувшего", 1914, № 10, с. 182. В письмах министру внутренних дел Муравьев объяснял, что нельзя вовсе не взимать этого налога с помещиков русских и остзейских немцев, см.: копии писем М. Н. Муравьева 1 и 17 июля 1863 г. П. А. Валуеву, ГИАЛ, ф. 439, оп. 1, д. 217, л. 22, 25 - 26. К тексту
63 Циркуляр виленского генерал-губернатора 5 и 6 июля 1863 г. виленскому, ковенскому, гродненскому, витебскому, минскому и могилевскому губернаторам, "Сборник распоряжений…", с. 297 - 298. К тексту
64 Циркуляр виленскаго генерал-губернатора 17 июля 1863 г., там же, c. 298 - 301. К тексту
65 Секретный циркуляр виленского генерал-губернатора 22 апреля 1864 г. виленскому, ковенскому, гродненскому, витебскому, минскому и могилевскому губернаторам, ГИАЛ, ф. 378, Оо, 1863 г., д. 786, л. 65 - 66. Позже от этого сбора были освобождены и "остзейские уроженцы". К тексту
66 Отношение виленского генерал-губернатора 29 мая 1863 г. виленскому губернатору, ГИАЛ, ф. 378, Оо, 1863 г., д. 605, л. 6-7. К тексту
67 Отношение виленского генерал-губернатора 15 сентября 1863 г. виленскому, ковенскому, гродненскому, витебскому, минскому и могилевскому губернаторам, там же, л. 71. Правда, в подготовленной Н. И. Цыловым публикации говорится, что от этого налога освобождались только православные священники, см.: "Сборник распоряжений…", с. 302 - 303. К тексту
68 Циркуляр виленского генерал-губернатора 28 октября 1863 г. виленскому, ковенскому, гродненскому, витебскому, минскому и могилевскому губернаторам, "Сборник распоряжений…", с. 303. К тексту
69 Донесение М. Н. Муравьева 30 апреля 1863 г. царю, ГИАЛ, ф. 439, оп. 1, д. 24, л. 4. К тексту
70 Отношение виленского генерал-губернатора 9 августа 1864 г. попечителю Виленского учебного округа, ГИАЛ, ф. 567, оп. 1, д. 199, л. 34. К тексту
71 Отношение виленского генерал-губернатора 8 апреля 1864 г. министру народного просвещения, ГИАЛ, ф. 378, Оо, 1863 г., д. 876, л. 15 - 16. Эта установка виленского генерал-губернатора не была учтена и было принято решение о том, что указанные стипендии в Дерптском университете должны назначаться уроженцам Остзейских губерний протестантского вероисповедания. К тексту
72 Копия письма М. Н. Муравьева 29 июля 1863 г. П. А. Валуеву, ГИАЛ, ф. 439, оп. 1, д. 217, л. 27. К тексту
73 Отношение виленского генерал-губернатора 24 октября 1863 г. ковенскому губернатору, ГИАЛ, ф. 378, Оо, 1863 г., д. 114, л. 9. К тексту
74 Циркуляр виленского генерал-губернатора 19 октября 1864 г., "Сборник распоряжений…", с. 77. К тексту
Prisijungti
Registruotis
DUK
Ieškoti
Dalyvių sąrašas
