Джаксон Т. Н. Austr í Görðum: древнерусские топонимы в древнескандинавских источниках. — М.: Языки русской культуры, 2001.
Начало книги - http://norse.ulver.com/articles/jackson/austr/pre.html
Т. Н. Джаксон
Глава 5. Древнерусские города
http://norse.ulver.com/articles/jackson ... pter5.html
В памятниках древнескандинавской письменности содержатся упоминания двенадцати городов, соотносимых как авторами этих сочинений, так и их последующими издателями и комментаторами с древнерусскими городами: это Hólmgarðr, Aldeigjuborg, Kænugarðr, Pallteskja, Smaleskia, Súrdalar, Móramar, Rostofa, Sýrnes, Gaðar, Álaborg, Danparstaðir.
Первые восемь из них практически однозначно отождествляются исследователями с Новгородом, (Старой) Ладогой, Киевом, Полоцком, Смоленском, Суздалем, Муромом и Ростовом. Остальные четыре названия имеют не столь однозначные толкования[1]. Прежде всего, перечисленные выше города — это самые крупные древнерусские города и притом древнейшие: семь из них входят в число десяти городов, относимых русской летописью к IX веку. Более того, со всей очевидностью проступает их «„водноторговый“ характер»[2], их связь с важнейшими торговыми путями рубежа первого и второго тысячелетий: так, Полоцк, Смоленск, Муром, Ростов и Суздаль принадлежат водной магистрали Западная Двина — Днепр — Ока — Волга; Ладога, Новгород, Смоленск, Киев — этапы пути «из варяг в греки» (Волхов — Ловать — Днепр). Скорее всего, именно этим обстоятельством объясняется знакомство скандинавов с названными городами и фиксация этих топонимов в древнескандинавской письменности.
Число древнерусских городов в этих источниках, естественно, выглядит весьма незначительным при сравнении с общим количеством собственно скандинавских городов, названных в тех же памятниках, или английских[3], равно как и с тем числом древнерусских городов IX–XIII вв., которое известно по русским летописям и археологическим исследованиям, а их — более 400 (271 городской пункт, по подсчетам М. Н. Тихомирова [Тихомиров 1956, 42][4], плюс 143 города, попавшие на страницы летописи лишь во второй половине XIII–XV в., но «удревленные» стараниями археологов [Куза 1975б, 62–65; Куза 1983, 4–5]). Эти данные тем не менее не являются свидетельством слабого знакомства скандинавов с Русью — обнаруженные археологами следы пребывания скандинавов на нашей территории говорят об обратном [Кирпичников, Лебедев, Булкин, Дубов, Назаренко 1980; Stalsberg 1982].
В приведенных цифрах следует видеть отражение специфики скандинавских письменных памятников, не фиксирующих своего внимания на географии соседних земель и, может быть, приурочивающих место действия за пределами Скандинавии к ряду наиболее привычных, трафаретных областей или пунктов [Джаксон 1978, 142][5], использующих для описания древнерусского города стереотипную формулу, общую для городов Скандинавии, Руси, Западной Европы. И все же эти данные являются несомненным свидетельством непосредственного и длительного знакомства норманнов с магистральными путями и расположенными на них центрами.
Сведения о городах в источниках — разнохарактерные и весьма специфические: от точечных упоминаний имен и самых общих, типизированных представлений до конкретных деталей, верифицируемых другими источниками, и порой просто уникальных.
Новгород
Наиболее известный (он встречается более ста раз во всех видах древнескандинавских источников, за исключением скальдических вис) — Hólmgarðr (Новгород). Прежде всего, он выступает в качестве столицы Гардарики (Руси), где находится и «главный стол конунга Гардов» (Í Hólmgarðaborg er mest atsetr Garðakonungs) [Fas., III, 362].
В целом же Новгород представлен в самом обобщенном виде: здесь находится двор конунга («Сага об Олаве Трюггвасоне») и специально построенные палаты для княгини Ингигерд («Гнилая кожа»), палаты для варягов, нанимающихся на службу к Ярославу («Прядь об Эймунде»), церковь Св. Олава («Сага об Олаве Святом»), торговая площадь («Сага об Олаве Трюггвасоне»), — т. е. перед нами как бы некий традиционный набор характеристик столичного города.
Почти все события, происходящие на Руси, связываются в сагах с Новгородом [Braun 1924, 170]: здесь сидят все русские князья (сочетание «конунг Хольмгарда» становится стереотипной формулой), сюда приходят скандинавы искать прибежища или наниматься на службу, отсюда отправляются к себе на родину или плывут в Иерусалим, сюда приезжают и скандинавские купцы[6].
Ладога
Информация о Ладоге (Aldeigja, Aldeigjuborg) весьма разнопланова. Ладога упоминается около сорока раз в скальдических стихах и сагах (ее, правда, не знают географические трактаты). По хронологии, восстанавливаемой для королевских саг, о Ладоге идет речь только при описании событий, относящихся к эпохе викингов (до середины XI в., до отъезда с Руси Харальда Сигурдарсона). Ладога предстает, в первую очередь, как промежуточный пункт на пути из Швеции в Новгород и обратно[7].
Киев
Небезынтересно, что о Киеве (Kænugarðr)[8] вообще нет конкретных сведений. Названный около десяти раз в поздних сагах и географических сочинениях, он всякий раз оказывается включенным в списки городов или (в форме множественного числа) в списки земель в Гардарики.
Kænugarðr встречается в несколько ином круге древнескандинавских источников, чем Hólmgarðr: это описание земли по рукописи AM 194, 8° последней четверти XII в.; географическое сочинение «Какие земли лежат в мире», сохранившееся в рукописи первой трети XIV в. Hauksbók (но, возможно, более раннее); «Деяния датчан» Саксона Грамматика (1208 г.) (в форме Cönogardia); записанный до 1220 г. (вероятно, в 1180–1200 гг.) фрагмент «Саги о Скьёльдунгах»; написанная около 1250 г. и восходящая к германскому героическому эпосу «Сага о Тидреке»; датируемая второй половиной XIII в. «Сага о крещении»; составленная в конце XIII в. и сохранившаяся в рукописи «Flateyjarbók» (1380–1394 гг.) «Прядь об Эймунде»; описание земли по рукописи AM 764, 4° второй половины XIV в.; целый ряд поздних (по сравнению с королевскими) саг о древних временах — «Сага об Одде-Стреле», «Сага о Хрольве Пешеходе», «Сага о конунге Гаутреке» и др.
Итак, Киева нет в рунических надписях X–XI вв., нет его в скальдических стихах IX–XII вв., нет и в королевских сагах (за исключением «Пряди об Эймунде»). И все же сам же факт принадлежности названия Kænugarðr к топонимическому ряду на -gardr, в котором Hólmgarðr зафиксирован уже в рунической надписи первой половины XI в., a Miklagarðr — в висе скальда Бёльверка Арнорссона, датируемой второй третью XI в. [Skj., B, I, 385], равно как и промежуточное положение Киева между Новгородом и Константинополем на пути «из варяг в греки», освоенном скандинавами уже в IX в., указывает на его появление почти в то же самое время, что и топонима Hólmgarðr. Однако отмеченная нами выше временнáя (связанная с пространственной) последовательность возникновения древнескандинавской топонимии Древней Руси сказалась в том, что топоним Kænugarðr не вошел в традицию королевских саг, где столицей Руси и центром всех происходящих на Руси событий стал несколько опередивший Киев в контактах с варягами Hólmgarðr[9].
Полагая, что древнескандинавская форма Kænugarðr вторична по отношению к латиноязычной Chun(i)gard, а также следуя в толковании латиноязычной формы за схолиастом Адама Бременского [Adam, lib. IV, schol. 120] и за Хельмольдом [Гельмольд, 33], ряд исследователей XIX в. связывал начальную часть топонима Kænugarðr с гуннами [Шафарик 1848, 152; Munch 1874, 266; Куник, Розен 1878, 81–82; Брун 1880 294, и др.], сведения о которых якобы дошли до Скандинавии через немцев и англосаксов [Куник, Розен 1878, 81–82]. Противник «гуннской теории» С. Рожнецкий совершенно справедливо отметил возникающие при таком толковании «лингвистические затруднения», а также невероятность того, «чтобы скандинавы, сами имевшие непосредственные сношения с Русью, получили свои известия о ней окольной дорогой» [Рожнецкий 1911, 28].
На древнерусский прототип топонима Kænugarðr — Киян(ов) город, — пережиточно сохранившийся в былинах, первым указал И. Миккола [Mikkola 1907, 279–280], мнение которого поддержали затем многие исследователи [Рожнецкий 1911, 28–63; Thomsen 1919, 314; Hesselman 1925, 105–111; Брим 1931, 236; Metzenthin 1941, 61–62; Stender-Petersen 1946, 132–133; de Vries 1961, 77–87; Schramm 1984, 77–78; Трубачев 1988, 222]. Общепринятым можно теперь считать мнение, что прототипом для Kænugarðr послужил *Кыян(ов)ъ-городъ — былинный вариант топонима Кыевъ, восходящий к древнему наименованию Киева, бытовавшему в устной речи. Его первый компонент, вероятнее всего, образован от этникона Кыяне «жители Киева», неоднократно засвидетельствованного в летописях.
Древнескандинавские источники фиксируют три огласовки первого корня композита, выступающего обозначением Киева: Kęnu/Kænu-, Kiænu-, Kœnu-. В литературе высказывались различные мнения об их соотношении. И. Миккола и вслед за ним В. А. Брим считали наиболее отвечающей русскому исходному *Кыянъ-городъ форму Kiænugarðar. Б. Хессельман рассматривал написание через æ как дело рук исландских писцов, а через œ — норвежских. Недостатком этих толкований является то, что всякий раз какая-то одна из трех существующих форм топонима не может быть объяснена достаточно убедительно. Только если принять за исходную форму Kænugarðr, можно, с учетом развития скандинавской системы гласных, объяснить появление и двух других форм. Kœnugarðr оказывается в таком случае результатом лабиальной перегласовки, происходившей на рубеже IX–X вв. перед сохраняющимся u преимущественно в западноскандинавских диалектах [Смирницкий 1961, 60–61].
Напротив, Kiænugarðr выступает тогда как результат преломления на u, представленного, в противоположность перегласовкам, на востоке Скандинавии обильнее, чем на западе [Стеблин-Каменский 1953, 117–119]. В пользу высказанного предположения говорит, с одной стороны, наличие обозначения жителей Киева только в форме Kænir («Сага о конунге Гаутреке»), сохраняющей не подвергшийся ни преломлению, ни перегласовке гласный æ, с другой стороны, то обстоятельство, что самая ранняя фиксация топонима представляет собой вариант с открытым e (ę и æ являются графическим отражением одного и того же звука — открытого e) [Смирницкий 1961, 20].
Оговорюсь все же, что нельзя быть абсолютно уверенным в строгой последовательности развития того или иного топонима. Не исключена возможность, что в нашем случае все три варианта являются попыткой передачи местного звучания средствами древнескандинавского языка[10]. Так, С. Рожнецкий полагал, что «Kænugarðr и Kœnugarðr равносильны и возникли независимо один от другого» [Рожнецкий 1911, 50].
В. Томсен, Б. Хессельман и Я. де Фрис подчеркнули, что превращение первой части исходного топонимического композита в Kœnu- явилось следствием народно-этимологического преобразования, ориентирующегося на древнескандинавское kœna, «лодка особого вида». Возможно, скандинавская народная этимология данного топонима имела в виду известную роль Киева как места сбора построенных в различных пунктах Днепровского бассейна лодок-однодеревок (Const. Porphyr., De adm. imp., 9).
Полоцк
Сведения географических сочинений и поздних саг о Полоцке (Pallteskja) весьма разнообразны: источники содержат данные о Полоцке и Полоцкой земле как составной части Древнерусского государства, рассказывают об укрепленности города Полоцка, а также включают некоторые конкретные известия о Полоцке, относящиеся к XI в.[11]
Города Волго-Окского междуречья
Немногочисленные известия скандинавских источников о Суздале (Súrsdalr) и Суздальской земле (Suðrdalaríki, Súrdalar, Syrgisdalar) — шесть упоминаний в поздних сагах и географических трактатах — вместе с тем весьма информативны и разноплановы[12]. Следы непосредственного знакомства с Суздалем (и шире — с Волго-Окским междуречьем) сохранил географический трактат второй половины XIII — начала XIV в., где в списке русских городов упомянуты «старшие» города Ростово-Суздальской земли: Суздаль, Ростов (Rostofa) и Муром (Móramar). Об этом трактате речь пойдет в следующем разделе.
Список древнерусских городов в «Книге Хаука»
Самый полный в древнескандинавской письменности перечень древнерусских городов содержится в исландском географическом сочинении с условным названием «Какие земли лежат в мире», включенном исландцем Хауком Эрлендссоном в компиляцию древнеисландских произведений («Книгу Хаука»)[13]:
I þui riki er þat, er Ruzcia heitir, þat kollum ver Garðariki. Þar ero þessir hofuð garðar: Moramar, Rostofa, Surdalar, Holmgarðr, Syrnes, Gaðar, Palteskia, Kœnugarðr [Hb., 155].
В том государстве есть [часть], которая называется Руссия, мы называем ее Гардарики. Там такие главные города: Морамар, Ростова, Сурдалар, Хольмгард, Сюрнес, Гадар, Палтескья, Кэнугард [Мельникова 1986, 65].
Отмечу попутно, что использованное в тексте сочетание höfuð garðar, переводимое как «главные города», может иметь это значение только в древнерусском контексте[14]. Так, например, в шведских средневековых источниках термин huvud gård служит для обозначения «главного двора» и тождествен терминам curia и mansio шведских латинских документов [Сванидзе 1984, 75].
Весьма существенно, что в записанной между 1265 и 1275 гг. «Саге об Одде Стреле», автор которой был знаком с данным географическим сочинением или его источником [Джаксон 1985, 227], Sýrnes и Gaðar опущены в перечне владений конунгов в Гардарики, основанном на приведенном выше списке городов и следующем ему даже в порядке перечисления: Móramar, Ráðstofa, Súrsdalr, Hólmgarðr, Palteskjuborg, Kœnugarðar [Örvar-Odds s., 187][15]. Вероятно, для автора последней трети XIII в. Sýrnes и Gaðar оказались не меньшей загадкой, чем для историков последнего столетия.
Имеющиеся в литературе отождествления топонима Sýrnes (с известными оговорками) с Черниговом [Брун 1880, 294; Погодин 1914, 28; Рожнецкий 1911, 30, 51; Свердлов 1973, 51; Мельникова 1976, 148], а Gaðar с «Городцом, в Минск. губ.» [Брун 1880, 294] не представляются убедительными по той причине, что они находятся в противоречии с внутренней логикой данного географического трактата. Автор его всякий раз начинает с восточной части описываемого им региона, затем переходит к северу западной части и, наконец, — к югу западной части.
В таком порядке дается описание стран в «третях земли», да и сами эти «трети» (как на картах типа Т-О) являют собой восточную половину «круга земного» и две части западной половины — северную и южную.
То же мы наблюдаем и при перечислении городов в Гардарики (на Руси): «восточную» группу составляют Муром, Ростов, Суздаль, «северо-западную» — Новгород, Sýrnes, Gaðar, Полоцк, «юго-западную» — Киев.
Тот факт, что Sýrnes и Gaðar помещены автором трактата между Новгородом и Полоцком, говорит о существовании между ними территориальной связи. Это указание не следует понимать буквально и искать Sýrnes и Gaðar непосредственно между названными городами, однако наличие путей сообщения между ними следует учитывать.
В таком случае наиболее логичным районом «поисков» оказывается Днепро-Двинское междуречье, поскольку именно здесь находился перекресток торговых и военно-политических магистралей, проходивших и через Новгород, и через Полоцк. Добавлю к этому, что Днепро-Двинское междуречье представляло собой узел торговых путей, связывавших страны Восточной, Северной и Западной Европы с Византией и Востоком [Седов 1982, 251], и соответственно, этот район был хорошо известен скандинавам.
Действительно, уже к IX веку восходят здесь как отдельные находки скандинавского происхождения, так и целые комплексы [Булкин 1977, 101–104]. Наиболее вероятным путем продвижения норманнов, отмеченным целым рядом находок, была Западная Двина, с выходящей к Днепру Касплей [Барсов 1865, 219; Загоскин 1910, 47–48; Любомиров 1923, 22–23; Брим 1931, 213–218, 230–233; Даркевич 1976, 159; Булкин 1977, 102; Кирпичников, Лебедев, Булкин, Дубов, Назаренко 1980, 30].
Скандинавские источники, в свою очередь, из трех известных им путей на Русь (через Северную Двину, Финский залив и Западную Двину) подробно описывают именно Западнодвинско-Днепровский путь. Кроме того, что в ряде саг он фигурирует в качестве транспортной магистрали (дорога по Западной Двине с Готланда в Византию — в «Саге о гутах»; из Константинополя через Киев и Полоцк в Данию — в «Саге о крещении»), путь этот с наибольшей полнотой представлен в древнескандинавской топо-, гидро- и этнонимии.
В источниках названы: острова при входе в Рижский залив Хийумаа (Dagö — в «Саге о гутах») и Сааремаа (Sýsla, Eysýsla — в скальдических стихах, рунических надписях, разных видах саг); Виндава (совр. Вентспилс), или река Вента (Vindøy — в рунической надписи); мыс Колкасрагс на западе Рижского залива (Domesnes — в рунической надписи); остров Рухну в центре того же залива (Runö — в рунической надписи); несколько балтских народов на территории Латвии (или названия их земель) — курши (Kúrir, Kúrland — в сагах и географических сочинениях), земгалы (Sæmgallir — в нескольких рунических надписях), ливы (Lifland — в рунических надписях, саге о древних временах и географических сочинениях); Западная Двина (Dýna, или с уточнением: Seimgoll Duna[16] — единственная река, зафиксированная в рунических надписях; кроме того — в сагах и географических сочинениях); Герсике (Gerseka-borg — в одном из списков «Саги о Тидреке»); Полоцк (Pallteskja — в поздней королевской саге, географических трактатах и сагах о древних временах); Dröfn — местность или река под Полоцком с монастырем и церковью Иоанна Крестителя[17] (в туле с перечислением рек, в «Пряди о Торвальде Путешественнике» и «Саге о крещении»); Днепр (Nepr — четыре раза в географических сочинениях и в сагах о древних временах); Смоленск (Smaleskia — в географическом сочинении и трижды в «Саге о Тидреке»).
При подобном знакомстве скандинавских источников с Западнодвинско-Днепровским путем отсутствие в рассматриваемом нами списке древнерусских городов Смоленска, известного другим географическим сочинениям, становится еще более очевидным. И если в географическом трактате последней четверти XII в. «Описание Земли I» [Мельникова 1986, 76/78] Смоленск назван наряду с Новгородом, Полоцком и Киевом (города «восточной» группы не упомянуты), то в перечне «Книги Хаука» его место совершенно явно занимают Sýrnes и Gaðar.
Среди археологических памятников IX–XI вв. в области Днепро-Двинского междуречья лишь один по своим качественным характеристикам, географическому положению в узловой точке восточноевропейских речных путей и месту в системе раннегородских центров может представлять для нас реальный интерес, а именно: расположенный в верховьях Днепра (в 12-и км от Смоленска) Гнездовский археологический комплекс. Судя по существующей суммарной оценке Гнездова в литературе последних лет, памятник представляет собой совокупность укрепленных и открытых поселений (Центральное и Ольшанское), синхронных им курганных могильников (Центральный насчитывает около трех тысяч насыпей) и кладов [Булкин, Дубов, Лебедев 1978, 25–56].
Исследователями Гнездово рассматривается как полиэтничное поселение, включавшее, наряду со славянским и балтским, скандинавский этнический компонент [Шмидт 1970, 108; см. также: Авдусин 1974, 74–86]. Знакомство скандинавов с Гнездовым ныне не вызывает сомнений, ибо документируется материалами могильника и поселения второй половины IX–X в.
Объем и состав памятника, наличие развитого ремесленного производства, обслуживавшего потребности округи и транзитной торговли, выразительные связи со странами Востока и Запада, наконец, его отчетливый дружинный облик — все это позволяет видеть в Гнездове раннегородской, или протогородской, кривичский центр, окончательно сложившийся и переживший свой расцвет в Х в. [Булкин 1973; Пушкина 1974; Седов 1982, 248–253].
В литературе неоднократно отмечалось, что летописи не знают Гнездова [Сизов 1902, 125], и объяснялось это как незнакомством летописца со Смоленской землей вплоть до 1015 г. [Авдусин 1972, 168], так и тем, что летописи именуют Гнездово Смоленском [Алексеев 1980, 144]. Тот факт, что Гнездово расположено вблизи Смоленска, на древней территории которого не обнаружено слоев ранее XI в. [Авдусин 1967, 71–72; Воронин, Раппопорт 1967, 287], породил острую дискуссию о первоначальном месте города.
Анализ мнений склоняет к мысли о правоте тех исследователей, которые рассматривают Гнездово как хронологический и функциональный предшественник летописного Смоленска [Спицын 1905, 7–8; Ляпушкин 1971, 33–37; Булкин, Лебедев 1974, 14–15; Алексеев 1977, 84–91; Дубов 1985, 26–28], а сведения письменных источников о Смоленске IX–X вв.[18] считают относящимися «к поселению, находившемуся в районе Гнездова» [Воронин, Раппопорт 1979, 76].
Такое понимание соотношения Гнездова и Смоленска дает возможность заново поставить вопрос о древнем названии того поселения, которое мы называем Гнездовым, но которое появляется в источниках лишь в середине XVII в.[19] Вероятно, до тех пор, пока не найдутся прямые подтверждения древности этого названия, любые попутные расшифровки или объяснения Гнездова[20] представляют собой чисто историографический интерес. Во всяком случае, они не препятствуют выдвижению других мнений, и в частности нижеследующего.
Давно замечено, что значительная часть древнерусских городов, расположенных вблизи устьев небольших рек, получила свое название по этим притокам (Ладога < р. Ладога, совр. Ладожка; Псков < р. Пскова; Витебск < р. Витьба; Полоцк < р. Полота и т. д.). По аналогии с этими городами можно с достаточной долей вероятности допустить, что Гнездовский комплекс носил имя, образованное от правого притока Днепра — небольшой речки Свинец [Маштаков 1913, 29], на мысу которой находилось Центральное гнездовское городище. Название реки удается проследить на начало XIX в.[21], однако исследователями древнейших периодов признается «наибольшая устойчивость» той «топонимии, которая представляет названия вод» [Топоров и Трубачев 1962, 3].
Имя «древнейшего Смоленска» могло быть образовано в таком случае при помощи весьма продуктивного форманта -ьskъ [Rospond 1969], наиболее характерного для Северной Руси [Роспонд 1972, 13], доминировавшего в названиях городов в самый древний период [Никонов 1965, 51–52], использовавшегося для образования вторичных топонимов (в частности от гидронимов: Бужьск < Буг; Пинск < Пина; Полоцк, Полотескъ < Полота; Случьскъ < Случь; Смоленск, Смольньскъ < Смольня[22]) [Роспонд 1972, 20–24], и иметь, соответственно, вид *Свинеческъ, *Свинечск.
Именно это название и могло самым естественным образом перейти в древнескандинавское Sýrnes. Как показывает проведенный ранее анализ, все наименования древнерусских городов в скандинавских источниках представляют собой воспроизведение фонетического облика адекватных им иноязычных (т. е. местных) топонимов [Джаксон, Молчанов 1986].
Как правило, передача местного звучания сопровождалась народно-этимологическим переосмыслением составляющих топоним корней: так, Hólmgarðr, образованный от формы *Хълмъ-городъ, «укрепленное поселение Холм», был воспринят как «островной город»[23]; Kœnugarðr, возникший из *Кыяновъ-городъ, был поставлен в связь с древнескандинавским kœna, «лодка особого вида»[24]; Rostofa (< Ростовъ) рассматриваемого географического трактата был трансформирован автором «Саги об Одде Стреле» в Ráðstofa «ратуша».
Sýrnes означает «свиной мыс». Таким образом, транскрибирование местного названия и сопутствующее народно-этимологическое его преобразование могли в данном случае идти параллельно с калькированием первого корня, легко осуществимым в полиэтничной среде «древнейшего Смоленска». Превращение второй части композита в nes «мыс» тоже вполне закономерно, поскольку Гнездовское городище расположено на мысу левого берега Свинца, «скат южной стороны которого в древности омывался Днепром, отошедшим впоследствии на 75 саж. к югу и оставившим по себе следы старого русла с двумя маленькими озерами» [Лявданский 1924, 135–136].
Этимология второго загадочного топонима «Книги Хаука» — Gaðar — не ясна. Не было понятно это слово и писцам XVII в., ибо в одном списке на полях, а в другом и прямо в тексте Gaðar заменено на Garðar, что применительно к Руси может быть переведено, как «города (= укрепления)»[25]. Однократность упоминания топонимов исключает возможность определенных и окончательных выводов. Тем не менее, мне представляется вполне допустимым рассматривать пару слов Sýrnes Gaðar как обозначение укрепленного поселения на мысу реки Свинец (правильнее[26] было бы: Sýrnes gaðr).
Исследователями установлено, что возведение первоначального укрепления (вала) на территории Центрального гнездовского комплекса происходило не позднее второй трети Х в. [Пушкина 1984, 48]; Х век — время расцвета Гнездова; на рубеже X–XI вв. и в первой половине XI в. поселение в устье Свинца приходит в упадок [Булкин, Дубов, Лебедев 1978, 39–40]; во второй половине или в конце XI в. город возрождается на месте нынешнего Смоленска [Там же, 56; Воронин, Раппопорт 1979, 74–76].
Все это позволяет заключить, что известия о Гнездове как об укрепленном центре (garðr) в верховьях Днепра могли возникнуть и достичь Скандинавии лишь в период активного функционирования укрепленного поселения на речке Свинец, т. е. от второй трети Х до рубежа Х и XI или до начала XI в., но не раньше и не позже. Проекция настоящего вывода на решение вопроса о времени создания списка древнерусских городов в «Книге Хаука» заставляет, как кажется, отказаться от принятой ранее датировки его XI веком [Свердлов 1973, 52; Джаксон 1985, 224], удревнив ее на полстолетия.
Дополнительным датирующим моментом, позволяющим считать последнюю треть Х в. временем, к которому восходит список городов в «Книге Хаука», выступает присутствие в списке «восточной» группы городов — Мурома, Ростова и Суздаля, — поскольку именно со второй половины Х в. можно говорить о них, как о древнерусских городах [Воронин 1947, 136–139; Леонтьев 1985, 61–62; Седова 1985, 67–68]. Более того, именно ко второй половине Х в. относится значительное число скандинавских находок в Северо-Восточной Руси.
Это и скандинавские украшения во Владимирских курганах второй четверти Х — начала XI в. [Мальм 1967, 157–159, 180; Лапшин 1981, 45–48], и скандинавские находки в районе Мурома, датируемые второй половиной Х в. [Пушкина 1988, 162–169], и большинство скандинавских вещей с Сарского городища, относимых к Х — началу XI в. [Леонтьев 1981, 141–149], и шпангоут судна скандинавского типа[27], найденный в Ростове в слое второй половины Х в. [Воронин 1955, л. 31].
Алаборг
Топоним встречается в двух сагах о древних временах, записанных не ранее середины XIV в.: в «Саге о Хальвдане Эйстейнссоне» (в форме Álaborg) [Fas., III, 519–558 passim] и в «Саге о Хрольве Пешеходе» (в форме Áluborg) [Ibidem, 248, 322]. Г. В. Глазырина не усматривает тождества между топонимами Álaborg и Áluborg[28].
Традиционным является противоположное мнение, однако, если Ф. Р. Шрёдер [Hálfd. s., 93], а вслед за ним и Б. Клейбер [Kleiber 1957, 218–223] полагают, что автор «Саги о Хальвдане» заимствовал этот топоним из известной ему «Саги о Хрольве Пешеходе», то я склонна разделять мнение Г. Шрамма [Schramm 1982, 280–282], рассматривающего в качестве первичной форму Álaborg.
В литературе предлагались различные локализации Алаборга «Саги о Хальвдане Эйстейнссоне». Поскольку во всех остальных случаях топоним Álaborg относится к датскому городу Ольборгу на севере полуострова Ютландия, выдвигалось, в частности, мнение о том, что он мог быть «литературным» дубликатом датского Ольборга [Глазырина, Джаксон 1986]. Исследователи утверждали, что Алаборг «находится где-нибудь в России» [Тиандер 1906, 284].
Его помещали «на севере Новгородской земли» [Мельникова 1977б, 201, примеч. 8], в Белоозере [Kleiber 1957; Schramm 1982], на Онежском озере [Ellis Davidson 1976, 41], в местности Олонец [Глазырина 1984б, 200–208; Глазырина 1996, 100], «к северу или к востоку от Ладоги» [Holmberg 1976, 176]. Его отождествляли с «городищем Лоппоти на северо-западном берегу Ладожского озера» [Лебедев 1985, 187] и «безымянным городком на реке Сясь у с. Городище» [Джаксон, Мачинский 1989].
Решающую роль в определении местоположения Алаборга играет указанное в саге четырежды его географическое положение относительно Альдейгьюборга (Ладоги). Дважды Алаборг помещен «на севере» и дважды указано направление движения к нему из Альдейгьюборга: один раз «на север» (за чем следует битва на воде) и один «на восток» (с последующей битвой на суше).
Здесь не содержится никакого противоречия, ибо определенное по водному пути направление «на север», естественно, относится к начальному отрезку этого пути. Из саги следует, что маршрут «на восток», проходящий по суше от Альдейгьюборга к укрепленному Алаборгу, значительно короче, чем по воде. Кроме того, текст саги дает понять, что Алаборг социально находится с Альдейгьюборгом в сложном отношении подчинения и соперничества, определяющемся, видимо, его географическим положением.
Итак, Алаборгу должен соответствовать занимающий важное стратегическое положение укрепленный пункт, географически и политически тесно связанный с Альдейгьюборгом (Ладогой), находящийся (по суше) на восток от нее и одновременно связанный с ней более длинным водным путем, направленным на начальном отрезке на север от Ладоги.
Из того, что морские викинги предпринимают нападение на Алаборг по суше, можно заключить, что водный путь к Алаборгу был труднопроходим для дракаров (пороги?). Алаборг должен располагаться неподалеку от Ладоги, иначе бы один из героев саги не смог за сезон съездить из Алаборга в Ладогу на переговоры, вернуться домой, выплыть с флотом в Ладожское озеро, сразиться и успеть добраться до Норвегии.
Олонец, отождествленный Г. В. Глазыриной с Алаборгом, не соответствует этой сумме условий. Тождество Олонец-Алаборг игнорирует указание саги на сухопутный путь на восток от Ладоги; сухопутный путь от Ладоги на север к Олонцу крайне неудобен, равен по расстоянию водному и превосходит его по времени; в районе Олонца нет ни одного городища древнерусского времени; Олонец находится в стороне от основных торгово-военных путей; этот район расположен на периферии приладожской курганной культуры конца IX — начала XII в., погребальные памятники которой появляются на Олонце лишь в середине Х в. и не отличаются особой яркостью.
Белоозеро, отождествленное с Алаборгом Б. Клейбером и Г. Шраммом, также не соответствует необходимым условиям. Туда не было непрерывного водного пути, а реальный водный путь от Ладоги к Белоозеру проходил через три бурных озера, через пороги и волок и составлял около 420 км; сухопутный путь от Ладоги к Белоозеру долог и труднопроходим — он пролегал бы через девственные леса Вепсовской возвышенности и составлял бы по прямой 320 км; находясь в Волжском, а не Невском (как Ладога и Новгород) бассейне, Белоозеро ни географически, ни экономически, ни политически никогда не было тесно связано с Ладогой и Поволховьем, входя в состав Ростовской (позднее — Владимиро-Суздальской), а не Новгородской земли.
Всем выявленным выше географическим и социально-экономическим параметрам Алаборга соответствует древний безымянный городок IX–X вв. на реке Сясь у с. Городище, который расположен в 46 км по прямой на юго-восток от Ладоги и отделен от нее болотистыми лесами. Сухопутный путь к нему от Ладоги (судя по расположению современных дорог) должен был вести сначала на восток, а затем по восточному берегу Сяси на юго-восток. Водный путь к городку пролегал сначала на север по Волхову, затем на северо-восток по озеру, далее на юго-восток по Сяси и составлял свыше 80 км. Для морских кораблей со стороны озера городок был труднодоступен, т. к. ниже его по течению Сяси имелись многочисленные пороги.
Жизнь на городке у с. Городище прекратилась не позже 930-х гг., т. к. в его культурном слое IX–X вв. встречена исключительно грубая лепная керамика, а керамика, изготовленная на круге, становится в Ладоге заметным компонентом керамического комплекса с 930-х гг. Городок же у с.
Городище явно входит в ту же, что и Ладога, культурную зону волховско-сясьских сопок. Непосредственно к северу от городка расположена группа сопок, аналогичных волховским сопкам VIII–X вв. К югу и юго-востоку от городка, в 0,5–1 км, находятся две группы сравнительно небольших курганов, характерных для своеобразной культуры юго-восточного Приладожья конца IX — начала XII в.
Археологический комплекс у с. Городище — единственный в юго-восточном Приладожье (от Сяси до Видлицы), где волховские сопки встречены рядом с приладожскими курганами, а городок у с. Городище является единственным укрепленным поселением на всей этой территории в пределах VIII–XIII вв. Путь из Ладожского озера по Сяси, с дальнейшим выходом через ее истоки Воложбу или Тихвинку в бассейн Волги, являлся кратчайшим водным путем из Балтики в Поволжье.
Никакого наименования для стратегически важного городка на Сяси ни в русских, ни в западных письменных источниках не зафиксировано. В целом, по сумме признаков, представляется высоко вероятным, что безымянное городище на Сяси и есть искомый Алаборг. Не исключена вероятность, что его скандинавское имя связано с названием небольшой речки, ближайшего к городищу притока Сяси, — Валя.
Данпарстадир
Данпарстадир (Danparstaрðir) упоминается в трех источниках: в двух эддических песнях — в «Гренландской Песни об Атли» [Старшая Эдда, 312–317] и в «Песни о Хлёде» (называемой «Песнью о битве готов с гуннами») [Там же, 350–356] — а также в одной из саг о древних временах — в «Саге о Хервёр и конунге Хейдреке», местами восходящей к германской героической поэзии, но все же созданной в XIII в. и сохранившейся в рукописях XIV–XV вв.[29]
Исследователи, переводившие Danparstaðir как «Днепровский город», отождествляли его с Киевом [Куник 1875, 55; Веселовский 1887, 294–301; Брун 1880, 289; Браун 1899, 246; Рожнецкий 1911, 72, и др.]. Р. Хайнцель [Heinzel 1887], однако, показал, что в топонимах, образованных в соответствии с моделью X-staðir, первая часть, как правило, — личное имя, а не название реки; более того, Днепр известен в древнескандинавской письменности в форме Nepr.
Тем самым ставится под сомнение толкование топонима Danparstaðir как «Днепровского города», а соответственно, и его отождествление с Киевом. Урсула Дронке, однако, полагает, что, вероятно, Danpr «Днепр» был зафиксирован в героических песнях как территория расселения готов, каковых здесь локализует римский историк VI в. Иордан [The Poetic Edda, I, 51].
Древнескандинавская форма Danpr соответствует форме Danaper у Иордана [Иордан, 127–129, 166.]. Аналогично Готтфрид Шрамм рассматривает имя Danpr как восходящее к готской традиции название Днепра, а выражение á stöðum Danpar переводит «на берегах Днепра». Он не делает попытки увязать этот топоним с именем Киева, хотя и полагает, что гидроним употреблялся в Среднем Поднепровье [Шрамм 1997, 4.17, 8.7, 13.14; Schramm 1998, 118–138].
Примечания
[1] См. о них ниже в этой Главе.
[2] Мачинский 1982, 19.
[3] Так, только в «Круге земном» Снорри Стурлусона (ок. 1230 г.) названы 11 английских городов (Лондон, Йорк, Гримсби, Саутуорк, Кентербери, Уинчестер, Скарборо, Гастингс, Стамфорд Бридж, Уитби, Касталабрюггья).
[4] Иной точки зрения, однако, придерживается П. А. Раппопорт. Исходя из размеров укрепленной площади упомянутых летописью городов, он утверждает, что «в XII–XIII вв. на Руси было не 250 городов, а во всяком случае не более 100» (см.: Раппопорт 1967, 5).
[5] Трафаретными в древнескандинавской литературе стали те области, которые чаще других посещались скандинавами в период викингской активности, о чем говорят и археологические находки в этих районах.
[6] Подробнее о Новгороде см. Главу 6.
[7] См.: Джаксон 1997б; Джаксон 1998. Подробнее о Ладоге см. Главу 7.
[8] Раздел о Киеве основан на следующих работах: Джаксон, Молчанов 1986; Джаксон, Молчанов 1990.
[9] Ср. Главу 2.
[10] См. в Главе 9 об аналогичной ситуации с древнескандинавским обозначением Суздаля.
[11] См. Главу 8; см. также мою статью: Джаксон 1991б.
[12] См. Главу 9; см. также мою статью: Джаксон 1985.
[13] «Книга Хаука» была записана в 1323–1329 гг., однако страницы с текстом географического трактата написаны рукой не Хаука, но писца-норвежца (Hb., CXXXVII, XV). Е. А. Мельникова высказывает предположение, что эти листы были созданы ранее и независимо от «Книги Хаука» и датирует данный трактат концом XIII — началом XIV в. (Мельникова 1986, 59–60).
[14] Об этом см. в Главе 4.
[15] Текст и перевод фрагмента см. в Главе 9.
[16] См.: Сапунов 1893, 26; Pritsak 1981, 548–589; Якобссон 1983, 124.
[17] См. подробнее в Главе 8.
[18] Имеются в виду данные русских летописей (известие недатированной части Повести временных лет о Смоленске как племенном центре кривичей; сообщение Устюжского летописного свода XVI в. о плавании Аскольда и Дира мимо Смоленска в 863 г.; рассказ летописи о походе Олега в 882 г. из Новгорода в Киев), а также упоминание «крепости Милиниски» в сочинении византийского императора середины Х в. Константина Багрянородного «Об управлении империей».
[19] Гнездово (как «имение Епископства Смоленского») упоминается в грамоте 1646 г. Владислава IV короля Польского (опубликована в кн.: Мурзакевич 1804, 38–47). Утверждение С. П. Писарева, что в конце XV в. «в числе загородных владений упоминается еще селение Гнездово», ссылкой на источники не подкреплено (Писарев 1894, 94).
[20] Существует, например, мнение, что название Гнездово (как и польское Гнезно) связано «с понятием „гнезда“, по-древнерусски, рода» (Тихомиров 1956, 17).
[21] Карта военного обозрения реки Днепра от города Смоленска до города Орши 1811-го года. — ЦГВИА РФ. Ф. ВУА. № 24122.
[22] См.: Фасмер 1987, III, 690; Кордт 1910, №№ X, XII.
[23] См. Главу 6.
[24] См. выше в этой Главе.
[25] См. Главу 4.
[26] К. Равн указал на вероятность изменений этих двух слов из-за ошибок при переписке (AR, 2, 438).
[27] Ср.: фон Фиркс 1982, 70, 72, рис. 90.
[28] Г. В. Глазырина в кн.: Древнерусские города, 175.
[29] См. текст и перевод Г. В. Глазыриной в кн.: Древнерусские города, 151–159.
Источник: Джаксон Т. Н. Austr í Görðum: древнерусские топонимы в древнескандинавских источниках. — М.: Языки русской культуры, 2001.
Текст книги взят с сайта Ульвдалир
http://ulfdalir.ulver.com/
Prisijungti
Registruotis
DUK
Ieškoti
Dalyvių sąrašas
