Adomo Mickevičiaus baladė apie Budrį ir tris jo sūnus (išvertė į rusų kalbą Puškinas)
Адам Мицкевич "Литовская баллада" ("Trzech Budrysow" Ballada litewska)
(в переводе А.С.Пушкина "БУДРЫС И ЕГО СЫНОВЬЯ")
Lenkiškai čia
http://literat.ug.edu.pl/amwiersz/0051.htm
Rusiškai čia (A.S. Puškino vertimas)
http://rvb.ru/pushkin/01text/01versus/0 ... 3/0586.htm
Кичатов Феликс Зиновьевич: другие произведения.
Глава 7 - Будрыс
Журнал "Самиздат"
http://samlib.ru/k/kichatow_f_z/7budrys.shtml "Их души вознеслись над всем земным..."
Ах, если б у себя могли мы
Увидеть все, что ближним зримо,
со стороны, -
О, как мы стали бы терпимы
и как скромны!
Роберт Бернс
Судьбе было угодно, чтобы в Москве встретились два великих славянских поэта: Александр Пушкин и Адам Мицкевич. Эта встреча стала символом дружбы двух соседних народов, диалогом, взаимообогащающим культуры двух стран.
Их личная дружба, возникшая с первых мгновений знакомства в сентябре- октябре 1826 года, нашла яркое отражение в воспоминаниях многочисленных современников, запечатлелась в поэзии и переводах творений друг друга, в их, казалось бы, противоречивых мотивах "Бахчисарайского фонтана" и "Сонетов", "Полтавы" и "Конрада Валенрода", "Медного всадника" и "Отрывка" из 3-й части "Дзядов".
Почти ровесники, они были сосланы в ссылки императором Александром I (один - на юг, другой - в Россию); оба некоторое время проживали в знойной и пыльной Одессе, которую воспели в своих творениях; там же оба безнадежно влюблялись в одну и ту же красавицу, Каролину Собаньскую, которой посвящали великолепные стихи; оба восхищались модной в то время поэзией "певца туманного Альбиона" Джорджа Гордона Байрона, не сумев избежать соблазна подражать его лучшим произведениям; и, наконец, оба были страстными поборниками Свободы, пути к которой каждый из них понимал по-разному. Если у Мицкевича "Свят созидающий, но свят и разрушитель,//Во имя вольности и счастия людского!" ("Редут Ордона"), то у Пушкина - "...лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от одного улучшения нравов, без насильственных потрясений политических, страшных для человечества" ("Путешествие из Москвы в Петербург").
Пушкин отрицательно относился к старой Польше и проблеме ее независимости, о которых только и говорил Мицкевич. У них были диаметрально противоположные взгляды на российскую государственность, учрежденную Петром I, которую польский поэт называл деспотическим самодержавием, а Пушкин не мыслил без нее дальнейшего национального развития отечества.
И, тем не менее, Пушкин был очарован незаурядной личностью Адама Мицкевича. Он говорил: "Из всех поляков меня интересует только Мицкевич". Профиль польского друга появляется на одном из его черновиков, на другом мы узнаем иллюстрацию к "Крымским сонетам" польского друга. Работая над романом в стихах "Евгений Онегин", Пушкин не может обойти молчанием свое восхищение "певцом Литвы":
Воображенью край священный!
С Атридом спорил там Пилад.
Там закололся Митридат,
Там пел Мицкевич вдохновенный
И посреди прибрежных скал
Свою Литву воспоминал.
(VI, 199)
Этот образ "вдохновенного" (это слово у Пушкина стало неразрывным с именем Мицкевича) поэта-изгнанника мы встречаем и в его "Сонете", где:
...Певец Литвы в размер его стесненный
Свои мечты мгновенно заключал.
У нас его еще не знали девы,
Как для него уж Дельвиг забывал
Гекзаметра священные напевы.
(III, 214)
В ответ на строки "вольности певца" Мицкевич позже вспомнил о дружбе со своим русским братом:
Их души вознеслись над всем земным. -
Так две скалы, разделены стремниной,
Встречаются под небом голубым,
Клонясь к вершине дружеской вершиной,
И ропот волн вверху не слышен им.*
Но не всегда над этими "дружескими вершинами" сияло ясное голубое небо. Было время, когда их отношения омрачались хмурыми тучами. Отъезд Мицкевича за границу и вспыхнувшее 17(29) ноября 1830 года польское восстание, значительно усложнили отношения между друзьями.
Пушкин, как известно, откликнулся на эти события тремя стихотворениями: "Перед гробницею святой", "Клеветникам России" и "Бородинской годовщиной". Последние два стихотворения вошли в сборник под названием "На взятие Варшавы", переведенном на немецкий язык и изданном в 1831 году. Сборник распространялся в Европе и вскоре дошел до Мицкевича.
На эту публикацию польский поэт ответил в 1832 году в Париже изданием третьей части поэмы "Dziady" ("Дзяды") с приложением ("Uster"), где в гневных сатирических строках проклинал российскую государственность и деспотическое самодержавие Петра I и основанный им Петербург. Пушкину удалось прочесть это "Послание" только в 1833 году, когда его друг, С.А.Соболевский, возвратившийся только что из-за границы, преподнес ему в дар четвертый том парижского издания сочинений "сына Запада".
В самом конце "Отрывка III части Дзядов", в стихотворении "Do Przyjaciol Moskali" ("Приятелям Москалям") поэт не мог не заметить горького упрека в свой адрес:
Быть может, золотом иль чином ослеплен,
Иной из вас, друзья, наказан небом строже:
Быть может, разум, честь и совесть продал он
За ласку щедрую царя или вельможи.
Даже в стихотворении "Pomnik Piotra Wielkiego" ("Памятник Петру Великому") Мицкевич не ушел от соблазна показать русского императора безжалостным деспотом, сравнивая его с "народа другом", римским императором Марком Аврелием:
Царь Петр коня не укротил уздой.
Во весь опор летит скакун литой,
Топча людей, куда-то буйно рвется,
Сметает все, не зная, где предел...
Было страстное желание ответить дерзко, беспощадно, выплеснуть все, что накопилось в душе. Но разум диктовал: не спеши. И Пушкин нашел в себе силы ответить так, чтобы не унизить друга.
Говоря о непростых отношениях двух друзей-поэтов на юбилейных торжествах в Польше, посвященных 150-летию со дня рождения Пушкина, польский писатель Леон Кручковский, пожалуй, наиболее верно высказал суть этой уникальной дружбы: "Для нас, для польского народа <...> Пушкин особенно близок и любим. Не только потому, что он был одним из тех, кто переходил границы между народами. Бывает дружба более слабая, более умеренная - такова дружба счастливых людей и довольных собой народов. Но бывает дружба, полная глубокого драматизма, разделяющая общую долю и недолю, дружба со взлетами и падениями, любовью и болью, - такова дружба двух гениев, двух славянских поэтов-ровесников, Пушкина и Мицкевича".
Сидя в Болдине, отрезанный холерным карантином от своего семейного очага, Пушкин мучительно обдумывает ответ своему польскому другу, но чем дальше, тем труднее складываются строки. Работая параллельно над "Историей Пугачева", автобиографическими записками, сербскими песнями, он постоянно возвращается к мысли о большой петербургской поэме, которая бы сама стала ответом Мицкевичу на его "Дзяды".
6 октября 1833 года на страницах "Альбома без переплета" появляются его первые черновые наброски задуманной поэмы:
|На берегу| |варяжских| волн
Стоял глубокой думы полн
Великий Петр...
(V, 436)
Что-то не устраивает поэта: он делает поправки, перечеркивания. Автматически на полях появляются рисунки: несколько портретов Натальи Николаевны (он давно не получал от нее писем), профиль старой женщины, два мужских портрета. Он продолжает мучительно думать, но дальше одиннадцати строк дело не идет. Он бросает работу над поэмой и вновь возвращается к "Истории Пугачева". Но и тут нет удовлетворения. В считанные дни появляются "Сказка о рыбаке и рыбке", стихотворение "Осень", поэма "Анджело". В течение недели он несколько раз возвращается к "Альбому без переплета": мысли о Мицкевиче не покидают его. Это творческое метание, мучительное состояние неудовлетворенности непроизвольно отражается в строках:
Беру перо, сижу; насильно вырываю
У музы дремлющей несвязные слова.
Ко звуку звук нейдет... Теряю все права
Над рифмой, над моей прислужницею странной,
Стих вяло тянется, холодный и туманный.
Усталый, с лирою я прекращаю спор...
(III, 181)
Только в конце октября ему попадаются на глаза списки баллад Мицкевича. Тех самых, что он записал на польском языке еще тогда, в Петербурге, когда получил от Соболевского прекрасное парижское издание. Вспомнил, как восхищался "Литовской балладой", о чем признавался сестре: "Знаешь, Ольга, что это стихотворение как нельзя более мило?
Он (Мицкевич- Ф.К.) мне перевел его на французский язык с начала и до конца, и я хочу тоже сделать кое-что из "Будрыса". Сюжет баллады прост.
Отец (Будрыс) посылает своих детей "на три стороны света": Ольгерда в Новгород - "поживиться от русских добычей"; Кейстута - на тевтонов, у которых "янтаря - что песку там морского" и, наконец, Скиргелла - в Польшу, чтоб привез он "на дом невестку", так как "нет на свете царицы краше польской девицы". В финале все трое братьев привозят из походов невест, молодых красавиц-полячек. В итоге старый Будрыс "гостей на три свадьбы сзывает". В течение нескольких дней Пушкин переводит сразу две баллады: украинскую -"Засада" ("Czaty" Ballada ukrainska), приписывая к ее заглавию "Подражание Мицкевичу", а в субботу,
28 октября, заканчивает перевод литовской баллады "Три Будрыса" ("Trzech Budrysow" Ballada litewska). Что побудило поэта обратиться именно к веселым балладам Мицкевича, а не к тем, что так возмутили его? Вероятно, общий весело-игривый тонус выбранных баллад помог ему обрести долгожданное вдохновение, подсказал ему способ, как воздействовать на нанесенную ему обиду. Теперь он четко осознавал, чем ответить Мицкевичу на его "парижское послание". Строки, питаемые чувствами гордости и полной удовлетворенности самим собой, складываются легко и непринужденно. Эти чувства тут же находят отражение в только что написанном стихотворении "Октябрь":
И мысли в голове волнуются в отваге,
И рифмы легкие навстречу им бегут,
И пальцы просятся к перу, перо к бумаге,
Минута - и стихи свободно потекут...
(III, 935)
Но вернемся к "Литовской балладе" Мицкевича. При внимательном ее рассмотрении мы обнаруживаем, что незамысловатый сказочный сюжет ее покоится на известных исторических событиях, имевших место в XIV веке и достаточно хорошо описанных нашими и литовскими историками.
Если имя главного героя баллады польский поэт связал непосредственно с одним из своих университетских товарищей, Винцентием Будревичем по прозвищу "Будрыс", какое-то время проживавшим вместе с Мицкевичем в Москве, то остальные имена - Ольгедр, Кейстут и Скиргелл или Скиргайло - широко известные имена великих литовских князей.
Все они относились к семейству Гедиминовичей, основание которому положил великий князь литовский Гедимин (ум. в 1341 г.), значительно расширивший Литовское государство за счет завоевания многих русский земель. Осознавая трудность удержания за собой завоеванных территорий, он не только не изгонял из этих земель русских князей, но, наоборот, с уважением относился к их обычаям и вере, даже поощрял своих подданных по вопросам религии подчиняться московскому митрополиту. Одним из распространенных им способов расширения своих владений был способ, широко принятый "на вооружение" его потомками, - породнение с русскими князьями. Известно, что вторая жена Гедимина была смоленская княжна Ольга Всеволодовна, которая принесла ему пятерых сыновей: Ольгерда, Кейстута, Корията, Любарта и Явнута.
Сын Гедимина, великий князь литовский Ольгерд (1296-1377 гг.), был славен своими разорительными походами на Русь, еще больше расширившими литовские владения. Старший брат Кейстута, он объединился с ним против остальных братьев и, когда прочно сел на литовский трон, все свои усилия сосредоточил против соседней Руси.
В своей борьбе против русских он не брезговал всевозможными средствами: использовал распри Руси с Великой Ордой; осуществлял вероломные набеги на ослабленные русские города; ложью, обманом и даже породнением с русскими князьями он умудрялся все больше приращивать литовские владения. Это был умный и сильный противник русского государства.
Историк Н.М.Карамзин писал о нем в своей "Истории государства Российского": "Ольгерд <...> превосходил братьев умом и славолюбием; вел жизнь трезвую, деятельную; не пил ни вина, ни крепкого меду; не терпел шумных пиршеств, и когда другие тратили время в суетных забавах, он советовался с вельможами или самим собою о способах распросранить власть свою".
Таким образом Ольгерду удалось утвердить за Литвой Витебскую и большую часть Волынской земель, захватить Шелонскую область и берега Луги, поработить города Опоку, Мстиславль, Ржев, Белый, Смоленск и Брянск.
А в 1362 гду он захватил мать городов русских, Киев, и посадил на нем своего сына Владимира. Только через 300 лет, после того, как украинский гетман Богдан Хмельницкий изгнал литовских и польских завоевателей из Малороссии, Киев вернулся в состав России как центр киевского воеводства.
При Ольгерде Литва, раскинувшаяся от Балтийского моря до Черного, стала одним из крупнейших государств Европы.
"Других опаснейших врагов, - писал Н.М.Карамзин об Ольгерде, - отечество наше тогда не знало". Князь Кейстут (1298-1381 г.г.) был одним из самых сильных литовских князей, направлявших свои усилия против западных соседей - рыцарей Тевтонского ордена.
Его отец, великий князь Гедимин, учитывая заслуги младшего сына в битвах с крестоносцами, доверил ему в управление всю западную часть Литвы, западную половину Черной Руси (Гродненскую область) и Подляшье, страдающие от постоянных набегов орденских рыцарей.
В 1370 году, в ответ на осаду тевтонами Ковно, Кейстут, объединив свои усилия с Ольгердом, совершил дерзкий поход на орденскую крепость Кенигсберг. В битве под Рудау (пос.Мельниково, Калининградской обл.) Кейстут встретился с равным противником. В кровавой битве обе стороны понесли значительные потери. При этом тевтоны потеряли трех комтуров* и маршала ордена - Хеннинга Шиндеркопфа.
Об этой жестокой битве Адам Мицкевич писал:
Долго литовцы по замкам, горам и лесам бродили,
Нападали на немцев, либо сами подвергались нападению,
Пока не сразились в страшной битве на лугах Рудавы,
Где десятки тысяч молодежи литовской полегло
Обок столько ж тысяч вождей и братьев крестовых.**
Что касается великого князя литовского Скиргайло (1352-1394 гг.), то здесь Мицкевич допустил некоторую историческую неточность, вполне простительную для сказки: Скиргайло был сыном не Гедимина, а Ольгерда.
Несколько лет он управлял Литвой как наместник своего брата Ягайло, короля Польского. В сговоре с магистром Ливонского ордена, Конрадом Роденштайном, он принимал участие в осаде Полоцка. В 1386 году он захватил его, казнил многих людей, а князя Андрея Полоцкого отдал на суд поляков, которые продержали его в тюрьме 3 года.
Однако, конец Скиргайло был печальный. Второй сын Кейстута, Витовт, прослывший одним из самых жестоких литовских князей, получив в 1392 году от Ягайло великое литовское княжение, выгнал Владимира Ольгердовича из Киева и посадил туда на княжение Скиргайло. Киевляне невзлюбили нового князя и вскоре он был отравлен.
Как видим, Мицкевич нисколько не отступил от исторической истины, направив своих героев в те страны, с которыми их связала историческая судьба:
Bo mowiono mi w Wilnie, ze otrabia niemylnie
Trzy wyprawy na swiata trzy strony:
Olgierd ruskie posady, Skrgiell Lachy sasiady,
A ksiadz Kiejstut napadnie Teutony.
Всех литовских князей, упомянутых в балладе Мицкевича, объединяло одно - в них текла русская кровь. Все они, как и их предки, старались породниться с русскими князьями. Это входило в экспансионные планы Гедиминовичей.
Так, по примеру отца, у сына Гедимина, Ольгерда, обе жены были русские княжны: Мария Ярославна Витебская и Ульяна Александровна Тверская.
У другого сына, Любарта, первая жена была Анна Андреевна Волынская, а вторая - Агафья Константиновна Ростовская.
Сын Кейстута, великий князь литовский Витовт, также дважды был женат на русских княжнах - Марии Лукомской и Анне Смоленской.
А свою дочь, Микловсу (в православии - Марию), Кейстут выдал за князя Ивана Михайловича Тверского.
В этих браках литовские князья видели способ укрепления своего государства. Многие их них впоследствии стали известными русскими князьями. Примером тому может служить род князей Трубецких. Среди русских князей мы обнаруживаем сыновей Ольгерда: в Подольске - Ивана, в Мстиславле - Семена, во Пскове - Андрея, в Чернигове - Киргайло и т.д.
Мицкевич как поэт увидел в этой тенденции не политическую интригу, а тему для шуточной баллады. Но построить ее на точном историческом материале - значит воспеть русских красавиц, чего ему совсем не хотелось. Он так был влюблен в свою "ойчизну" и, конечно же, в превосходство польских красавиц, слава о которых распространялась по всей Европе, что, даже будучи сосланным в Россию, влюблялся там только в полячек: то в Каролину Собаньскую, которой посвятил несколько своих сонетов, то в Цилину Шимановскую, на которой позже женился. К тому же польский поэт не питал к России нежных чувств. В ней он видел, прежде всего державу-колонизатора, поработителя польского народа.
Если первое четверостишье Пушкину далось легко, почти в полном соответствии с Мицкевичем, то второе, видимо, заставило поэта задуматься. По всей вероятности он увидел в нем то, чего не мог принять.
Что же заставило его так бесцеремонно перекроить второе четверостишье, направив героев баллады совершенно в другие "стороны света" и заменить одного из героев, Скиргелла, на никому неизвестного Паза?
Перекроить так, чтобы в последующем вызвать реплику писателя Владимира Набокова, назвавшего этот великолепный перевод балады "мелодически приятным, но безнадежно неточным". Хотя по мнению исследовательницы-пушкинистки Стеллы Абрамович "стихотворение "Будрыс и его сыновья" является одним из немногих у Пушкина точных переводов".
Удивляет то, что Пушкин в этой балладе пропустил мимо своего внимания историческую неточность с польскими невестами братьев.
Он не мог, не должен был пропустить такого поворота событий, не отреагировав на него. Уж кто-кто, а Пушкин хорошо разбирался в женской красоте и, не умаляя красоты полячек, высоко ценил достоинства русских красавиц. Кто как не он гениально воспел эту красоту в своих неподражаемых лирических творениях.
Такое невнимание можно было бы объяснить лишь тем, что мысли поэта были полностью поглощены вторым четверостишьем, которое заставило его вернуться к своей родословной, к литературной полемике с Булгариным, превратившейся в травлю, оскорбляющую родовое достоинство и честь самого поэта. Мы знаем, как болезненно Пушкин относился к поруганиям своей чести, которую он ставил выше свободы. Во втором четверостишье он увидел то, что вполне мог использовать Булгарин в дальнейшей травле поэта. Что же это могло быть?
На его рабочем столе лежало несколько листков с планом автобиографических записок, в первой части которого могли фигурировать сведения о собственной родословной (первая часть плана сохранилась не полностью).
Над этим планом, согласно исследованиям Я.Л.Левкович, Пушкин трудился как раз в 1833 году в Болдино. Значит он все-таки планировал заняться своими "Записками", первый вариант которых он вынужден был сжечь.
Не исключено, что Литовская баллада заставила его вновь вернуться к мысли о своей родословной. Известно, что в пылу полемики с Фаддеем Булгариным Пушкин многократно обращался к различным историческим и генеалогическим источникам, подробно изучая свою родословную.
Конечно же, он не мог не обратить внимание на связь ее с генеалогическим древом Гедиминовичей, идущую через Ольгерда, Дмитрия Ольгердовича (Корибута), Трубчевских, Трубецких и, наконец, через Ольгу Ивановну Головину, жену князя Юрия Юрьевича Трубецкого, родная сестра которой, Евдокия, была замужем за Александром Петровичем Пушкиным - прадедом поэта по отцовской линии (см. схему).
Связь, конечно, нивесть какая, о которой не стоило бы и упоминать, но не таков характер Булгарина, чтобы не использовать и такую зацепку, чтобы только побольше насолить своему литературному противнику.
Нельзя исключать и того, что такое родство было неприятно и самому Пушкину.
В памяти Пушкина еще не истерлись строки карамзинской Истории государства Российского о неисчислимых бедах на Руси, чинимых великими князьями литовскими, особенно Ольгердом и его потомками. С другой стороны, поэту было известно, что Фаддей Бенедиктович родом из Литвы и происходит из семьи польского шляхтича. Мало того, ему было известно также и о том, что Булгарин домогался княжеского титула, утверждая, что он происходит из рода известных литовских князей. Информацию об этом мы находим в письме Е.Ф.Розена к С.П.Шевыреву от 16 декабря 1832 года. Пушкин наверняка знал, о каком литовском роде идет речь.
По всей вероятности это и был род Скиргелла, иначе зачем было Пушкину убирать это имя из баллады?
Но в письме Е.Ф.Розена фигурировало имя Скандерберга, которое он, якобы, услышал от Пушкина. В литовской исторической литературе среди магнатных имен мне ниразу не удалось встретить имя, хотя бы близко напоминающее то, о котором говорится в письме.
Вероятнее всего, Пушкин во время беседы с Е.Ф.Розеном, рассказывая о ходатайствах Булгарина, поделился с Егором Федоровичем своим замыслом задуманной им повести "Пиковая дама", в связи с чем и было названо имя известного крупнейшего мистика XVIII века шведа Сведенборга, процитированного впоследствии поэтом в качестве эпиграфа к пятой главе этой повести.
Путаницу могло внести и имя екатерининского посланника в Польше Стакельберга, шведа по национальности. Ничего удивительного нет в том, что в голове Е.Ф.Розена имена Скиргелла, Сведенборга и Стакельберга трансформировались в имя некоего Скандерберга.
Все эти мысли действительно могли заставить поэта задуматься над дальнейшим переводом баллады.
Во втором четверостишье Пушкин увидел сразу два неприятных момента. Если все оставить так, как у Мицкевича, тогда Булгарину предоставляется повод для дальнейших инсинуаций по поводу родословной поэта:
Ольгерд, лютый враг Руси, поработитель ее земель - родственник поэта. И второе (что, впрочем, Булгарин мог и не заметить):
получалось, что Фаддей Бенедиктович через Скиргайло связан с Пушкиным родственными связями, что для поэта было омерзительно, равносильно потери чести. Ни то, ни другое, конечно же, Пушкина не могло устраивать.
Не лучше ли тогда, чтобы не давать повода для очередных инсинуаций этого придирчивого лгуна, сделать в переводе незначительные поправки (ведь это, всего-навсего, сказка), которые не нанесут балладе заметного ущерба, однако оградят поэта от возможных неприятностей:
Ольгерда, например, направить не на Русь, а на тевтонов, а Скиргайло совсем исключить, заменив его имя каким-нибудь литовским магнатным именем, например, Пазом. В результате второе четверостишье в пушкинском переводе принимает окончательный вид:
Справедлива весть эта: на три стороны света
Три замышлены в Вильне похода.
Паз идет на поляков, а Ольгерд на прусаков,
А на русских Кестут воевода.
(III, 311)
28 октября, в субботу, Пушкин набело переписал стихотворение и назвал его "Будрыш. Подражание Мицкевичу". Так он и написал - "подражание", но не "перевод".
Это потом,
в 1834 году, в "Библиотеке для чтения" это стихотворение появилось под заглавием "Будрыс и его сыновья. Литовская баллада", где имя Мицкевича исчезло совсем. По существу, это стихотворение стало самостоятельным произведением Пушкина, сохранив, однако, не только фабулу баллады польского поэта, но во многом явилось достаточно точным ее переводом.
Стихотворение "Будрыс и его сыновья" и написанные вслед за ним "Воевода" и Вступление к поэме "Медный всадник", сами по себе стали своеобразным ответом польскому поэту на его "парижское послание" и "Памятник Петру Великому".
Подавив в себе первые недобрые эмоции, Пушкин смог преодолеть желание ответить своему другу грубо, жестко. Он сумел подняться выше межнациональных распрей, еще раз подтвердив свою "всемирную отзывчивость", о которой только через сорок семь лет скажет в своей знаменитой речи на открытии памятника Пушкину в Москве другой гений - Федор Михайлович Достоевский.
"Внимая звуку струн твоих". Калининград, 2002.
Содержание
От автора . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
"Поклонник Канта и поэт..." . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Кант и Пушкин о свободе, законе и праве. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
"Ратша, муж честен. . ." . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Что скрывается за фантастической фабулой "Пиковой дамы"? . .
"Я вас любил..." . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
"Их души вознеслись над всем земным..." . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
* Здесь и далее перевод с польского В.Левика. Пушкин и Мицкевич. Клонясь к вершине дружеской вершиной... Калининград, 1980.
Kruchkowski L. Puszkin z nami // Trybuna ludu. 1949. N 156.
Карамзин Н.М. История государства Российского. М., 1993. Т. 1-4. С. 518.
Там же. С. 366.
* Комтур - административное лицо определенной территории Тевтонского ордена, одновременно
возглавляющее свой воинский гарнизон.
Heynike H. Entwicklung der ostpreussischen Stadte. Eine wirtschaftshistorische Untersuchung. Konigsberg, 1931.
S. 25.
** См.: Ясиньский Я. История Крулевца. Очерки XIII-XX столетия /Пер. с польск. Ольштын, 1994. С.20
Подстрочный перевод с польского К.К.Лавриновича:
Говорили мне в Вильно, что достоверно
Трубят к трем походам на три стороны света:
Ольгерд на русские посады, Скиргелл на ляхов-соседей,
А князь Кейстут нападет на Тевтонов История родов российского дворянства/Сост. П.Р.Петров. М., 1991. С. 320-323, 368-370.
Набоков В. Комментарий к роману А.С.Пушкина "Евгений Онегин". СПб., 1998. С. 624.
Абрамович С. Пушкин в 1833 году: Хроника. М., 1994. С. 447.
Левкович Я.Л. Автобиографическая проза и письма Пушкина. Л., 1988. С. 161.
Черкашин А.А., Черкашина Л.А. Тысячелетнее древо А.Пушкина. М., 1998. С. 132, 133.
Летопись жизни и творчества Александра Пушкина: В 4 т./Сост. Н.А.Тархова. М., 1999. Т. 3. С. 525.
Prisijungti
Registruotis
DUK
Ieškoti
Dalyvių sąrašas
